В Киеве продолжается стихийное возведение памятников в честь классиков, современников, звезд эстрады и гениев всех времен. В июле открытием барельефа композитору Игорю Стравинскому стартовал меценатский проект «Выдающиеся личности, которые изменили мир». По мнению мэра столицы Виталия Кличко, этот проект должен сделать «нашу страну интереснее и привлекательнее».
Один из самых необычных киевских памятников находится в сердце столицы на улице Прорезной. Возведен в честь туркменского классика Махтумкули Фраги (1724–1807), открыт в мае 2001‑го, в торжественной церемонии принимали участие президент Туркмении Сапармурат Ниязов и президент Украины Леонид Кучма. Высота постамента почти два метра, скульптура, изображающая поэта «в зрелом возрасте», чуть меньше, внизу надпись: «Тут братство є звичай і дружба — закон для славних родів і могутніх племен». В целом мотивы понятны. «Дружбы народов надежный оплот». По этим же мотивам во времена СССР возводились многочисленные монументы и оформлялась вся топонимика.
СССР давно рассыпался, а торжественные церемонии продолжаются. Гейдара Алиева в рамках дружбы не только отлили в бронзе на Глыбочицкой, но и роскошный парк носит имя бывшего руководителя КГБ и третьего президента Азербайджана. Пять соток, четыре миллиона долларов, центральная композиция парка — единственная в мире копия древнейшего ковра «Шейх Сафи» (оригинал хранится в Лондоне). Поскольку все это великолепие возводилось на деньги азербайджанской государственной нефтяной компания SOCAR, декоммунизация Алиева не задела — ни сквер, ни памятник.
«СССР давно рассыпался, а торжественные церемонии продолжаются»
С Азербайджаном у нас давние и на редкость крепкие культурные связи. В прошлом году на перекрестке улиц Сечевых стрельцов и Вячеслава Чорновила открыли памятник Муслиму Магомаеву в сквере его же имени и в связи с его же 75-летием. В мае уже этого года на бульваре Дружбы народов был установлен памятник первому азербайджанскому поэту, философу и мистику Имадеддину Насими (около 1369–1417). Думаю, в Киеве, помимо мэра Виталия Кличко, цитировавшего на торжественной церемонии открытия стихи Насими, немногие знакомы с творчеством великого мыслителя и мистика. Зато память о нем теперь живет на бульваре Дружбы народов. Я ж говорю, вечный мотив.
Я в целом не имею ничего против первых поэтов, знаменитых певцов и туркменских классиков, против Данте Алигьери, который, вероятно, украшает Владимирскую горку, против Александра Вертинского, который гробит Андреевский спуск. Имею против Алиева, который у нас, судя по всему, надолго. Но город — это ж еще и пространство для жизни. В этом царстве Мнемозины как-то дышать надо и прогуливаться. И я понимаю, зачем Владимир на Владимирской горке, но зачем там Данте с орлом? Почему именно он? Потому что 750 лет со дня рождения? Вергилию и Гомеру тоже много лет. Не говоря уже о Старшем Плинии. Чем они хуже Магомаева? Почему в Киеве до сих пор нет Шекспира, а есть Нисами и Махтумкули? Где логика?
Как киевлянка я много лет пытаюсь понять не только логику, но и благие намерения тех, кто занимается увековечиванием. На доме по улице Владимирской, где жил Александр Вертинский, есть замечательная мемориальная доска. Ее для памяти недостаточно? Стереотипный Пьеро в нечеловеческий рост внизу Андреевского спуска, где скоро яблоку негде будет упасть, — это действительно красиво и важно для современной столицы Украины? Следует ли ожидать в обозримом будущем монументов Клавдии Шульженко, Яаку Йоале, Валерию Ободзинскому? Вдруг и они каким-нибудь образом связаны с Украиной, и у кого-то есть желание и деньги. Нынче ведь для увековечивания не нужен особый повод. Иосифу Кобзону в Донецке еще при жизни поставили. За то, что он изменил мир.
Делать Киев все привлекательнее и привлекательнее, безусловно, благая цель, но что привлекательного в архитектурно угробленном Майдане? Что можно понять про нас из нашего новейшего градостроительства, кроме того, что Киев — город шальных денег и дурного вкуса, контрастов и пугающего разнообразия? Город, все больше смахивающий на сорочье гнездо, где все, что не золото, особенно блестит. И особенно в историческом центре, хотя именно там возводить что-либо можно лишь в самом крайнем случае. На небольшой Прорезной — аж три выдающихся человека. Махтумкули Фраги, Михаил Самуэлевич Паниковский и Лесь Степанович Курбас. Паниковский, как и положено, стоит почти на углу Крещатика и Прорезной, а Курбас — там, где располагался театр, в котором режиссер одно время работал. То есть историзм и уместность выдержаны, но памятник — это ж еще и художественное произведение. Мало быть просто похожим на того, кому поставлен. И в Лесе Степановиче, при всем уважении к замыслу его создателей, сложно угадать великого украинского театрального реформатора, погибшего в годы Большого террора. Внешне вроде похож, а личностно напоминает партфункционера брежневских времен.
«К сожалению, памятников, в которых историческая, эстетическая и этическая составляющие сходились бы воедино, у нас немного»
К сожалению, памятников, в которых историческая, эстетическая и этическая составляющие сходились бы воедино, у нас немного. Скульптурные работы последнего времени, которые не вызывают раздражения, — вроде Владислава Городецкого в Пассаже, Валерия Лобановского у стадиона «Динамо», Сергея Данченко и Николая Яковченко у Театра Франко, легко пересчитать по пальцам пусть не одной руки, но двух точно хватит. А уместный и достойный знак памяти — просто неожиданная радость. Как мемориальная доска Осипу и Надежде Мандельштам, установленная год назад на улице Марии Заньковецкой. Мандельштам и Хазина познакомились в Киеве, жили здесь с 1919‑го по 1929-й, и работа Светланы Карунской талантлива и тактична. Вот спасибо, так спасибо. К слову, сейчас не всегда понятно, кому сказать спасибо. Я так и не выяснила имя скульптора, изготовившего барельеф Игорю Стравинскому, известно лишь, что к этому причастен классический ювелирный Дом «Лобортас».
Безусловно, у всего этого мемориального безобразия и хаоса есть свои причины. Деньги. Связи. Инициативы, от которых невозможно отказаться. Поэтому Вертинский стоит не там, где жил, а там, где нельзя, но очень хочется меценату. Майдан Незалежности выглядит так, потому что так нравится тем, у кого есть деньги. Монструозный Тарас Шевченко, вылепленный кинорежиссером Ростиславом Синько в память о выдающемся украинском скульпторе Иване Кавалеридзе по его же 15-сантиметровому эскизу, расположен вверху Андреевского спуска, потому что Синько до 2008 года был директором музея Кавалеридзе, находящегося там же, на спуске. Вот и логика. Коренастый, чернокожий, с золотыми крыльями архистратиг Михаил венчает на Майдане арку, которая никуда не ведет и непонятно, что символизирует, но, по мнению тех, у кого деньги, это красиво. Во-первых, это красиво. А нехудшую копию Ивана Шадра «Булыжник — орудие пролетариата» в сквере у кинотеатра «Жовтень» тихо зачистили, потому что уже некрасиво. Хотя шадровский «Булыжник», изготовленный в 1927‑м, не только олицетворяет ту историю, но и метафорически связан с этой. Особенно в Киеве. Но зачистили тихо, без шума и пыли, и от объяснений, на каких основаниях это сделано, городские власти воздержались. Русский офицер, командир украинских повстанцев, начальник красноармейской дивизии, член Коммунистической партии Николай Щорс с марта 2017‑го сидит на раненом коне на пересечении бульвара Шевченко и улицы Симона Петлюры (что уже по-своему символично, может, так и оставить?). Неизвестные отпилили коню переднюю ногу, в связи с чем памятник жестко оградили от возможных посягательств, но что со всем этим делать дальше — ломать или строить, городские власти пока не решили. С одной стороны, как бы декоммунизация, с другой — искусство.
«В ком, в ком, а во Владимире я уверена. Пока он стоит, и город стоять будет. «Город прекрасный, город счастливый. Над развалившимся Днепром, весь в солнечных пятнах», — как мечтал Михаил Афанасьевич Булгаков»
Когда Владимира Великого везли к нам зимой 1853‑го из Москвы лошадьми (железной дороги в Киеве еще не было), его сторожил сам Петр Клодт. Чтоб не украли. Те, кто отвечали за доставку, разбежались, и Клодт охранял своего Владимира лично. В одиночестве, ночью, на лютом морозе. Там вообще долгая и непростая история, связанная с Владимиром, против которого больше всех выступал тогдашний наш митрополит Филарет. Дескать, как делать идолом главного борца с идолопоклонничеством? Но нашли компромисс — в виде строительства Владимирского собора. Проект создания памятника реализовывался десять лет, с нервами, скандалами, компромиссами и нижайшими прошениями императору. Великий Клодт создал статую, архитектор Александр Тон — постамент, Василий Демут-Малиновский — барельефы. И Владимир до сих пор у нас лучший. Как памятник. Как чудо архитектуры. Как смыслообразующее градостроительное сооружение. Империю пережил, советскую власть, гитлеровскую оккупацию. И религия тут ни при чем. И современные жлобы его не подвинут. В ком, в ком, а во Владимире я уверена. Пока он стоит, и город стоять будет. «Город прекрасный, город счастливый. Над развалившимся Днепром, весь в солнечных пятнах», — как мечтал Михаил Афанасьевич Булгаков.
Кстати, наш бронзовый Михаил Афанасьевич, сидящий у своего дома на Андреевском спуске, 13, — стал первым в мире памятником Булгакову (открыт в 2007‑м, скульптор Николай Рапай). И вот тут мы молодцы. И всех опередили, и Мастер обаятельный, и место правильное, и все сошлось. И уж не знаю, что сам он сказал бы по поводу скульптуры в свою честь, но относительно киевских монументов успел пошутить в очерке «Киев‑город». «Нет. Слов для описания черного бюста Карла Маркса, поставленного перед Думой в обрамлении белой арки, у меня нет. Я не знаю, какой художник сотворил его, но это недопустимо. Необходимо отказаться от мысли, что изображение знаменитого германского ученого может вылепить всякий, кому не лень. Трехлетняя племянница моя, указав на памятник, нежно говорила: «Дядя Карла. Церный».
Знаменитый германский ученый нынче не в киевской моде. А вот черные бюсты в обрамлениях — по-прежнему в ходу. Свежий Стравинский вылеплен кем-то, кому не лень, именно по этому традиционному шаблону. Идею барельефа, правда, позаимствовали у всемирно известного американского фотографа Ирвина Пенна. Стравинский, держащийся за ухо, — часть его авторского проекта Corner. Они там все загнаны Пенном в угол. И Сальвадор Дали, и Марсель Дюшан, и Марлен Дитрих. Даже герцогиня Виндзор. Проект отчасти психологический, и автор наверняка вкладывал в него какой-то особый смысл, это, в конце концов, его интеллектуальная собственность. И меньше всего американский фотограф ожидал, что после его смерти классический ювелирный дом «Лобортас» (меценат проекта «Выдающиеся люди, изменившие мир») сплагиатит его идею для своих нужд. Там еще сбоку в качестве обрамления — копия Пикассо (профиль Стравинского в виде партитуры), но она настолько отдает ювелирным домом, что на Пикассо и не подумаешь. В общем, вроде бы ничего не украдено, но все не свое.
«Выдающихся людей, связанных с Киевом, не кот начихал. Как писал Михаил Афанасьевич, „в Киеве не было только греков“. С греками у нас действительно не густо. А место еще есть»
А проект, говорят, долгоиграющий. За Игорем Стравинским — авиаконструктор Игорь Сикорский. Киевлянин. Создатель первого в мире четырехмоторного самолета «Русский витязь». Конструировал и другие самолеты, и вертолеты, и бомбардировщики. Человеком был имперским и монархическим, переворот 1917‑го не принял, в эмиграции примыкал к националистическим русским движениям, входил в Государево совещание. Сикорский, конечно, изменил мир, но один его памятник у нас уже есть. В 2007‑м установлен на территории «КПИ имени И. Сикорского». Кстати, тоже первый в мире. Острая необходимость какого рода вынуждает установить еще один? Чтоб было два первых?
Я бы с гораздо большей радостью увидела в родном городе памятник Николаю Амосову, который прожил здесь 49 лет и за жизнь провел порядка шести тысяч операций. Николай Михайлович, возглавлявший Киевский научно-исследовательский институт сердечно-сосудистой хирургии, тоже ведь изобретатель. Только изобретал не бомбардировщики, а аппараты для сердца.
Но тех, кому здесь жить, не спрашивают. И длань памяти, нависшую над городом, уже так просто не отодвинуть. И не скудеет рука дающего, и не отсыхает рука берущего. И выдающихся людей, связанных с Киевом, не кот начихал. Как писал Михаил Афанасьевич, «в Киеве не было только греков». С греками у нас действительно не густо. А место еще есть.
В конце октября нечто кафкианское появилось на киевском бульваре Шевченко, напротив Бессарабского рынка: вместо синей руки румынского скульптора Богдана Раци, установленной в сентябре прошлого года и символизировавшей мир, дружбу и взаимовыручку. До руки на этом же месте почти два года (с июня 2016-го) простояла металлическая стремянка высотой с бывший ленинский постамент, изготовленная мексиканской художницей Синтией Гутьеррес, которая победила в конкурсе проектов «художественной интервенции».
Новая скульптура под названием «Противостояние» — в виде коричневого шарика, утыканного черными рамками, издалека напоминает фантастическое гигантское насекомое и призвана символизировать конфликт прошлого с будущим в борьбе за свободу. Если честно, подобный посыл довольно сложно уловить в коричневом шарике, который уже успел вызвать у киевлян ряд различных, в том числе не совсем пристойных ассоциаций. Современное искусство интересно ж еще и тем, что его ассоциативный ряд бесконечен, а что угодно может значить что угодно, вплоть до того, чтоб не значить ничего.
«Противостояние» оказалось проектом-победителем украинского скульптора Алексея Золотарева в конкурсе «Цена свободы», и как долго он будет украшать бульвар Шевченко, пока не понятно. Остается надеяться, что шарик продержится не дольше руки, и уж точно не дольше вождя мирового пролетариата, который был установлен там же 5 декабря 1946 года и свергнут 8 декабря 2013-го в разгар Евромайдана. Вообще начало бульвара — какое-то гиблое место. Во время оккупации Киева гитлеровцами именно здесь стояла виселица для проведения публичных казней. Один из наиболее привлекательных вариантов благоустройства — засадить это место цветами и травой — у городских властей пока воодушевления не вызвал. Мнение горожан в таких вопросах пока еще не спрашивают.
