2014 год оказался одним из самых урожайных за всю 23-летнюю историю кинематографа независимой Украины.
Если верить источникам, первый игровой украинский полнометражный фильм «Запорожская Сечь» был снят в 1911 году режиссером Николаем Садовским и оператором Даниилом Сахненко. В батальных сценах участвовало порядка 400 человек, включая прямых потомков запорожских казаков, консультантом выступил историк Дмитрий Яворницкий. Картина рассказывала о борьбе Запорожской Сечи с татарами, напавшими на мирное украинское село. Сценариев как таковых тогда еще не существовало, они напоминали либретто, состоявшие из перечня ключевых эпизодов, сам фильм полностью не сохранился, поэтому сложно судить, насколько это было выдающееся по тем временам произведение.
О парадигме украинского кино в последние лет 20 сказано много (даже одноименная книга написана одним из наших киноклассиков), о проблемах украинского кино, его целях и задачах, надеждах, амбициях, иллюзиях и недостатке финансирования более-менее информирован каждый неравнодушный к искусству поэт и гражданин, а вот о карме украинского кино, по‑моему, еще не говорили.
Есть такой демотиватор со школьницей-пионеркой: «Простите, а можно выйти! Из бесконечного цикла смертей и перерождений». Судя по всему, карма нашего кино такова, что выйти пока нельзя. Карма нашего кино настолько тесно связана с нашей историей, что тема, заявленная в первом украинском фильме, даже спустя век остается магистральным направлением развития, при этом все, что производится на этом направлении, получается невыносимо маргинальным — за 100 лет не снято ни одной исторической киноленты, заслуживающей серьезного разговора. Но мы с упорством обреченных продолжаем снимать, побеждать качество количеством, дробить и множить альтернативные версии и парадоксальные трактовки.
С одной из таких версий и трактовок под названием «Поводырь» имела счастье в 2014 году ознакомиться Американская киноакадемия. Кстати, это первый наш фильм, вошедший в число официальных оскаровских претендентов в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». В одном из недавних интервью режиссер «Поводыря» Олесь Санин относительно своих шансов на успех заметил, что «понимает, на каком месте находится в этом виде спорта», что «Оскар» — это фастфуд, а Американская киноакадемия — мышца индустриального кино, огромное агентство, продающее рекламное время в финальной церемонии, машина, которая часто принимает политические решения, а не конкурс художественных произведений.
Когда приходится читать нечто подобное, первый и единственный вопрос, который всегда возникает: «На кого это рассчитано?». Я еще могу предположить, на кого рассчитан фильм Санина, но аудиторию, всерьез воспринимающую подобные диатрибы в сторону «Оскара», мне вообразить сложно. Все‑таки в век информации живем.
Американская киноакадемия — это не рекламное агентство, а общественная организация, которая насчитывает более шести тысяч профессионалов киноиндустрии и, помимо ежегодного «Оскара», имеет еще студенческую премию, премию для драматургов «Никол» и руководит Центром обучения киноискусству имени Пикфорд. Список оскаровских победителей, в число которых в разное время входили Ингмар Бергман и Федерико Феллини, Луис Бунюэль и Франсуа Трюффо, Иштван Сабо и Акира Куросава, Педро Альмодовар и Джузеппе Торнаторе, находится в открытом доступе, и сколько ж можно, в самом деле, из года в год транслировать этот вздор про фастфуд и политические решения Голливуда.
Фастфуд — это «Тени незабытых предков», «Штольня» и «Мама, я летчика люблю». А политическое решение — назначение главой Госкино Украины члена партии «Свобода» Филиппа Ильенко, который ничего выдающегося и полезного для украинского кино не сделал и на должность попал в результате каких‑то странных многоходовок. И никто не хочет это политическое решение комментировать. Зато каждый второй украинский киноклассик (а киноклассиками у нас сегодня становится каждый первый) с упоением расскажет о бездуховности, фастфуде и мышцах Голливуда.
Слоган «Поводыря», повествующего о трагической странице украинской истории — уничтожении кобзарей, гласит: «Заплющь очі. Дивись серцем». Во время просмотра действительно неоднократно хотелось зажмуриться, что касается сердца, то существует такая почти юридическая формулировка — «с особым цинизмом». Так вот «Поводырь», на мой взгляд, случай особого, сентиментального цинизма. Показать красиво о страшном. Трогательно о немыслимом. Лирично о чудовищном.
Холеная Орися месит тесто для любимого и варит яйца в печи, читая молитву. Если «Отче наш» прочесть два раза, желточек будет мягеньким, если четыре — твердым. Иван любит мягенький. А за окном — украинская деревня начала 30‑х, в которой тогда дохлую крысу найти было невозможно. Какое сало с картошкой? Какие яйца? Какие свадьбы с песнями и танцами? Мухи не летали. Но не показывать же романтическую героиню опухшей от голода. Другое дело — показать ее изнасилованной энкавэдистами. Если «Поводырь», который на государственном уровне позиционируется сегодня как образец патриотического кино, действительно будет взят за образец, то в ближайшее время не останется ни одного русскоговорящего чекиста, который бы не изнасиловал украинку. Вообще, то, как отечественные кинематографисты отражают непростой мир человеческих отношений, тема для диссертации. Жаль, никто не напишет.
Все плохие и не очень хорошие говорят по‑русски, все герои — по‑украински, а общее ощущение, что Санина консультировал Михалков. Причем не только Никита Сергеевич, но и покойный детский поэт-гимнописец. По степени бессмысленности перемещений персонажей в пространстве, ходульной образности, количеству нестыковок, отсутствию элементарной логики, особенно в поведении мальчика младшего школьного возраста, обилию пафосной патоки и запредельности финала «Поводырь» может замечательно соперничать с какой‑нибудь «Цитаделью» или «Солнечным ударом».
Рецензенты, поддержавшие «Поводыря», отмечали, что, дескать, режиссер творчески переработал миф об уничтожении кобзарей, на что имеет полное право. Как именно погибли кобзари и погибли ли, доподлинно никто не знает, известно лишь, что в 30‑е годы они действительно все куда‑то исчезли, но в архивах СБУ на этот счет нет ни одного документа.
Кроме архивов СБУ, существуют и другие архивы, и многочисленные источники — Микола Бажан, например, в свое время целую поэму «Слепцы» написал о «вонючих недоносках». И то, что в процессах над кобзарями, как антисоциальным элементом, принимал участие цвет украинской интеллигенции, сегодня не новость и не секрет. Ну, непростое время было, и времена не выбирают. И режиссер, безусловно, имеет право на что угодно, в том числе на переработку исторических мифов, но бесконечные накладывания новых постсоветских мифов на старые советские создают довольно сложный оптический эффект — даже зажмуриться не всегда помогает. Зато часто вспоминается старый анекдот: «Бывают фильмы плохие, хорошие и киностудии Довженко».
Помимо широкой рекламной кампании, выход «Поводыря» в прокат сопровождался «оскаровским» скандалом. Дело в том, что с самого начала основным претендентом на выдвижение было «Племя» Мирослава Слабошпицкого, посмотрев которое, Даррен Аронофски написал в своем твиттере, что теперь мир кино никогда не будет прежним. За весь мир не скажу, но «Племя» действительно разделило историю украинского кино на «до» и «после».
О жизни воспитанников специнтерната для слабослышащих можно было рассказать по‑разному, Слабошпицкий рассказал так, что картина, в которой нет ни одного профессионального актера, создает совершенно ошеломительный эффект присутствия — как зритель, ты очень быстро оказываешься внутри, и темпоритм каждого из героев соответствует твоему внутреннему темпоритму, и помимо мощного актуального посыла, касающегося выживания в подобных социальных резервациях, «Племя» несет еще и посыл глобальный — во всем этом жутком, хтоническом, пещерном специнтернатном мире мир благополучный отражается, словно в кривом зеркале. Со всеми своими племенными раскладами.
Этот фильм крайне сложно с чем‑то сопоставить, соотнести и вписать в какой‑либо ряд и контекст. Он слишком особенный и стоит поперек всей существующей традиции украинского кинематографа, это тот случай, когда уместно говорить о феномене и появлении нового типа авторского художественного мышления. В какой‑то степени ситуация с появлением нашего «Племени» напоминает ситуацию с рождением нового румынского кино в начале 2000‑х. Тогда тоже никто не мог понять, откуда оно взялось. И подобные феномены — лишнее подтверждение, что все талантливое обычно берется из себя, все колоссальное всходит на своей почве, ему просто не нужно мешать.
Я допускаю, что некоторым мэтрам, заслуженным деятелям искусства и обычным зрителям сложно принять этот фильм — он чересчур подлинный, слишком настоящий, но совершенно очевидно, что именно «Племя» должно сегодня представлять украинское кино в мире. Не нужно быть чрезвычайным экспертом, чтобы понимать разницу между «Поводырем» и «Племенем», которых разделяет культурная пропасть. Эти фильмы отличаются прежде всего как художественные произведения. Картина Санина исчерпывающе показывает, как катастрофически мы отстаем от всего кинематографического мира. Фильм Слабошпицкого свидетельствует о неисчерпаемых возможностях кино как вида искусства.
О скандале, связанном с решением нашего «оскаровского» комитета выдвинуть все‑таки Санина и не совсем демократической процедурой выдвижения, много писали, «Поводырь» прошел в Киеве с аншлагами, но ни одной награды нигде пока не получил, «Племя» продолжает собирать международные призы, которых уже около 30. Момент, в принципе, характерный, но есть еще один момент. Россия в прошлом году не постеснялась выдвинуть на «Оскар» откровенно антипутинский фильм Андрея Звягинцева «Левиафан». Украина же свой лучший фильм — постеснялась, в который раз сделав выбор в пользу нелучшего. Ситуация настолько знакомая, что просто немотствуют уста, как говорил один литературный герой.
Надо сказать, несмотря на обрыв культурных российско-украинских связей, не все из которых, к счастью, рвутся, жюри Московского международного кинофестиваля сочло возможным присудить фильму Виктории Трофименко «Братья. Последняя исповедь» две награды, притом что один из создателей, оператор Ярослав Пилунский, в тот момент являлся в России персоной нон грата.
ММКФ состоялся в июле, а в октябре «Братья» принимали участие в конкурсной программе нашей «Молодости», где я смотрела картину второй раз, поймав себя на мысли, что впервые за много лет участия украинского кино в конкурсе не испытываю чувства неловкости.
Дебютный фильм Трофименко снят по бестселлеру шведа Торгни Линдгрена «Шмелиный мед», Виктория сама писала сценарий, перенеся всю эту экзистенциальную историю в украинские реалии. И это тот самый редкий случай в нашем кино, когда колорит и реалии не доминируют и выпирают из каждого кадра, а создают дополнительное измерение.
Экранизация получилась весьма адекватной первоисточнику — режиссер, как это часто бывает, не использовала чужой серьезный текст в качестве литературного сырья, пытаясь слепить из него что‑то свое, а рассказала обо всей этой многолетней любви-ненависти и разрушительной взаимозависимости двух родных братьев языком кино. А кино — искусство визуальное. Фильм очень интересно сделан, сыгран и снят (замечательная работа оператора Ярослава Пилунского), и теплится надежда, что у нас все‑таки появится новое поколение режиссеров с открытым сознанием, обращенных к миру и человеку, способных учиться, а не увеличивать энтропию.
Так получилось, что 2014 год, крайне непростой для Украины, оказался едва ли не самым урожайным за всю 23‑летнюю историю украинского кинематографа. Отечественный фильм в прокате постепенно перестает быть явлением экзотическим, уровень, правда, зачастую — на грани фантастики и экзотики. После социального триллера Владимира Тихого «Зеленая кофта» я пыталась понять, какие жизненные обстоятельства привели Тихого в режиссуру и соображения какого рода вынудили Госкино финансировать этот бессмысленный трэш.
В разное время в широкий прокат выходили «Трубач» Анатолия Матешко и «Болезнь любви» Дмитрия Томашпольского. «Трубач» — весьма средний фильм для семейного просмотра и любителей отечественного гумуса, которого, по мнению некоторых оптимистов, в отечественной культуре должно быть много и на котором рано или поздно взойдет что‑то выдающееся. А Дмитрий Томашпольский — человек необыкновенный, генератор поразительных идей и концепций — то, что может прийти в голову Дмитрию Львовичу, не придет больше никому и никогда. На этот раз он снял комедийную мелодраму о венерических заболеваниях в космосе. Даже не знаю, что еще добавить. Кроме того, что подобные заболевания украинского кинематографа, видимо, не лечатся.
Если же серьезно, то более-менее регулярный отечественный прокат — тот эффект присутствия украинского кино как вида искусства, о котором мы уже успели забыть, свидетельство того, что в стране таки возможна киноиндустрия, а два хороших фильма за год, из которых один потрясающий, — просто небывалый успех и рекорд. И выходя из этого немыслимого года, очень хочется каких‑то трепетных упований, особых чаяний и сокрушительных надежд, которые, как известно, умирают последними.