Перед тем как начать свой пятый роман и радикально переписать третий, Лена Элтанг рассказывает о некоторых особенностях четвертого — о тех, про которые читатель мог догадаться, и тех, о которых он даже не догадывался.
ШО Лена, слушайте, как вы все это сочиняли? Может, я в своей жизни мало читал детективов, но такого сумасшедшего я уж точно не читал никогда. Составляли планы, рисовали схемы, строили графики? Невозможно же все это громадьё событий, улик, мотивов, подозрений, дат, взаимоотношений просто держать в голове!
— Ну уж нет, никаких планов и схем, они упрощают историю, отнимая неожиданные ходы, «чрезвычайную живость и резкую мимику», нет, никогда. Я понятия не имею, куда приведет сюжет, когда начинаю новый роман. И, разумеется, не знаю, кто убийца — дворецкий, садовник или калика перехожий. Хотя в это никто, то есть совершенно никто не верит, даже мой мудрый редактор Коробов.
Общий контур «Картахены» я придумала в Италии, увидев заброшенную, издали похожую на яичную скорлупку гостиницу на холме. Мне стало интересно, что могло заставить хозяев позволить такой красоте зарастать молочаем — трагедия, сельская мелодрама, commedia dell’arte? Я начала с лепки персонажей в пустом пространстве, условно называемом «Бриатико», и в тот момент, когда поняла, что все собрались, нет никаких зазоров, и больше людей в этой истории быть не должно, принялась испытывать версии: кто из них натворил столько бед и почему.
Признаюсь, поначалу история была совсем другой, более гротескной, книга покорно пошла за ней, и шла довольно долго. Пока однажды я не проснулась с тоскливым чувством недоверия к собственному тексту, прочитала полторы сотни страниц и нажала кнопку delete. Такое у меня случается с каждым романом, это как болезнь, нужно стиснуть зубы, терпеливо переболеть и вылечиться. Зато потом открывается новый тоннель и в конце, разумеется, новый свет.
ШО С чего начался роман? С дующего в лицо белой пылью сирокко? С марки ценой в миллион евро? С одержимого местью бастарда? С пожара в часовне? С тайны исчезновения возлюбленной?
— Роман начался с Петры. Мне давно хотелось до нее добраться, я пыталась сделать это еще в первом романе — если помните, там есть юная заносчивая особа с таким же именем, которая ведет следствие, пользуясь скорее интуицией, нежели логикой, но остается никем не услышана. В Картахене эта девочка получила главную роль, и я, кажется, добилась своего: она нравится читателю и в то же время безумно его раздражает. Именно этот типаж и был мне интересен — человек, который уверен в своей правоте, но не владеет инструментом убеждения, человек, который работает как заведенный, чтобы добиться своей цели, но не способен оставаться хладнокровным, и поэтому проигрывает. Когда ты очень сильно чего-нибудь хочешь, судьба пугается и отвечает уклончиво.
Придумав кудрявую Петру, я прониклась к ней тем странным, похожим и на любовь и на жалость чувством, которое знакомо, думаю, многим писателям: мне хотелось ей помочь, и, разумеется, я могла это сделать, но дав девчонке волшебную палочку победителя, я убила бы самую пронзительную из ее черт — тоскливую, безнадежную ярость, которая плавит ее сердце, привкус поражения, который запекся на ее губах, античное противоречие, которое ее раздирает. Особенно важно последнее: ананке и агон, или, грубо говоря, судьба и борьба. Под смех богов маленькая храбрая Петра пытается вынести приговор тому, что кажется ей злом, хотя в какой-то момент, отдышавшись, понимает, что бьется с неотвратимостью, бьется о камни, бьется о стекло.
ШО Все четыре ваши романа — детективы. Почему так? Неужели — невозможно поверить! — чтобы читателю было интересно?
— Да нет, скорее, чтобы мне самой было интересно. Читателя я люблю, но мой читатель прекрасно обошелся бы без детективной интриги. Может быть, она ему даже мешает, по крайней мере, в некоторых отзывах мне попадаются недоуменные вопросы: зачем делать из хорошей мелодраматической истории криминальную? Затем, что загадать загадку и потом разгадывать ее — это особое наслаждение, игра с реальностью, которую сам только что вылепил из мокрой глины, а поскольку мы знаем, что преступление должно раскрываться благодаря работе отвлеченного ума, а не по случайности, то одна из глиняных фигурок должна этим умом обладать, что делает ее живее всех живых, из обжига она выйдет главным персонажем, а если повезет, то героем и властителем дум.
Помните, что писал об этом Борхес: наша литература движется к хаосу. Упраздняются герои, сюжет, все тонет в неразличимости. В это столь хаотическое время есть скромный жанр, который пытается сохранить классические достоинства, и этот жанр — детектив: читаемый сегодня с чувством превосходства, он сохраняет порядок в эпоху беспорядка.
ШО Мозес-Морас из «Побега куманики», Костас Кайрис из «Других барабанов», Маркус из «Картахены» — всякий раз непременный литовский мотив, порой с русскими обертонами. Вряд ли можно говорить, что каждый из этих молодых людей — alter ego автора, но все они связаны с вами несколько более тесно, чем прочие персонажи, не так ли?
— В некотором роде связаны, да. Я живу в Вильнюсе, и литовский характер — это предмет моих наблюдений уже лет двадцать, не меньше. Должна заметить, что характер этот весьма необычен, и описывать его довольно непросто, литовцы на одну половину состоят из своей мифологии, придающей им уверенность в божественном предопределении, а на другую — из какого-то загадочного вещества, придающего им твердость и внутренний жар. Может быть, именно эта алхимия и является причиной того, что я живу здесь так долго, как еще нигде не жила.
Что касается русских обертонов, то можно немного уточнить: еще и караимских, еврейских, польских, латышских и проч. Мои герои — это виленские жители, а Вильно всегда был огромным медным котлом, вселенской утробой трансформаций, где варились мед и пиво, и куда сливались потоки и реки, совмещая несовместимое. Другое дело — провинция, деревня, там можно встретить редкий тип настоящего литовца, и это, доложу вам, дивный и своеобразный типаж, я пыталась описать его в «Других барабанах», рассказывая о семье Костаса, о ее хуторской половине, каким-то чудом не сгинувшей в сибирской ссылке.
ШО Ну, Маркус-то уж точно немного Элтанг — он сочиняет ваш роман, ему приписано авторство ваших сказок. Если бы вам выпала возможность побыть мужчиной, вы бы захотели стать таким, как он?
— Если бы мне выпала возможность побыть мужчиной, я бы от нее отказалась. Ладно, шутка. Если серьезно, в Маркусовой шкуре любому придется нелегко. Вместо того чтобы долго рассказывать, в чем именно заключается трудность, приведу фразу из финальной главы. «Я хотел бы чувствовать себя богом из машины, думал Маркус, любимцем Еврипида, спускающимся с театрального потолка под торжествующими взглядами хористов, разрешающим все споры, насыщающим голодных, разъясняющим будущее. Мое ремесло разрешает спускаться с потолка и все такое прочее. Но в этой истории я напортачил. Придется просить прощения. Это ведь никогда не поздно».
Напортачил, еще как напортачил. Все началось с того, что Маркус написал повесть — плохую, никуда не годную, он сам говорит, что собирал ее из мертвых частей времени, будто Изида — разрозненные куски Озириса. В ней не было ни вымысла, ни той случайной мякоти прозрения, необходимой для настоящего текста; одно только перечисление событий, список необходимых потерь, и потерь этих столько, что хватило бы на всех обитателей «Бриатико». Для того чтобы вытащить себя за волосы из этого болота, он возвращается в южную Италию, в те места, где происходили события семилетней давности, пытаясь вернуть прежнюю вдохновенную ловкость, но погрязает еще глубже, поскольку все, что он помнил и пытался передать в своей книге, как выяснилось, происходило совсем не так. Нет ничего хуже, чем почувствовать себя обманутым собственной книгой. Ты и мошенник, и жертва в одном лице, и бежать тебе некуда.
ШО У Артура Филлипса есть роман «Прага», все действие которого происходит в Будапеште. У Глеба Шульпякова — роман «Фес», герой там оказывается в десятках разных городов, но только не в Фесе, да и вообще, это слово в тексте не упоминается ни разу. Картахена в «Картахене» это тоже, в каком-то смысле то, чего нет — мечта, иллюзия, надежда?
— Вообще-то это лодка. Один из персонажей, старый клошар по прозвищу Пеникелла, назвал свою лодку «Картахеной», потому что надеется доплыть на ней до колумбийских берегов, где, как он думает, его ждет прекрасная старость в семье никогда не виденного внука. Ржавая посудина досталась Пеникелле от отца и много лет простояла на стапелях, но старик уверен, что однажды спустит ее на воду. В ту весну, когда Маркус приезжает в «Бриатико», лодка почти готова: клошар разобрался со сквозными пробоинами, заклепками и сколами, даже новый двигатель поставил — 280 сил, фирма «Меркруйзер», зверское железо. Осталось только название написать большими красными буквами — вот тут ему понадобилась помощь, а помощь не пришла.
Разумеется, вы правы: в романе Картахена означает то, чего нет. При этом надо понимать, что Картахена не цель, а средство, возможно, единственное средство, которое позволит нам достичь недостижимой гавани, пристанища, где нас полюбят просто за то, что мы существуем.
Но вы ведь, Юра, дочитали книгу до конца, и без меня знаете, что дело не только в том, чтобы спустить лодку на воду и взять курс на северо-запад. Есть еще кое-что, способное сделать Картахену Картахеной.
ШО «Но в том и состоит искусство/любви, вернее, жизни — в том,/чтоб видеть, чего нет в природе, и в месте прозревать пустом/сокровища…». «Картахена» еще и об этом, да? И что, если очень хотеть, то случится чудо и в апреле пойдет снег?
— Тут мне добавить нечего, вы выразились безупречно.
ШО Ага, это мы вместе с Бродским постарались. Вот еще что интересно: насколько важна для вас обратная связь с читателем? Не испытываете ли вы в ней недостатка?
— Казалось бы, в наше время для этого не обязательно ездить в Москву или Питер, как было лет двадцать назад — все, кто хочет поговорить с автором, легко находят его в сети, пишут письма или просто оставляют отзывы на разных книжных сайтах. Вот, например, пару дней назад мне прислали ссылку на заседание читательского клуба, проходившее в прямом эфире, и это было весело: люди, живущие в разных концах страны, обсуждали «Картахену», говорили о том, что их задело, восхитило или, скажем, показалось размытым и непонятным. Запись этой беседы и сейчас можно посмотреть на ютубе.
Все это мило, доступно и приятно писательской душе. Но мы же знаем: виртуальная реальность — она такая виртуальная. Мы также знаем, что на самом деле нужно автору в его скитаниях, и это не Франкфуртская ярмарка и не Парижский книжный салон, это маленький клуб где-нибудь на Гороховой, где люди сидят на полу на каких-то циновках, и ты сидишь на полу и пьешь с ними чай или ром, люди приходят и уходят, они читают тебе свои стихи, например, а ты, напившись чаю или рому, читаешь им свои, и вы говорите как будто бы ни о чем, но домой ты являешься счастливым и легким, как будто тебя доверху накачали газированным электричеством.
ШО Испания, Уэльс, Португалия, Италия. Вы уже знаете, где поселите героев своего пятого романа?
— Похоже, что знаю, но пока не скажу. Зато могу выдать вам другой секрет: роман «Другие барабаны» к осени будет полностью переписан. Прошло три с половиной года, в феврале я прочла его заново, и увидела, что композиция никуда не годится. Мне скучно с Костасом Кайрисом. Так и хочется взять его за шкирку и потрясти: ну сделай же уже что-нибудь!
И еще — помните список книг, о которых некто Пантагрюэль был высокого мнения? Там была весьма поучительная книга под названием «Горчичник покаяния». Так вот, перечитав собственный роман, я к своему ужасу почувствовала привкус этой горчицы. Выходит, деваться мне некуда.
Переписывать роман — дело неблагодарное уже потому, что ты можешь оказаться единственным, кто способен заметить изменения. Но, как говорила моя питерская няня, «бешеной собаке семь верст не крюк». Совершенно ясно, что роману нужно больше голосов, то есть полифоническая версия текста. Еще там будет меньше рефлексии и мистических совпадений, больше грубого холста и совершенно другой финал. А главное, в нем заговорит человек, который сохранял молчание в первой версии. Я просто побоялась дать ему слово, вернее, повела себя с осторожностью — вдруг, мол, у читателя от многия знания образуются многия печали?
ШО Так что же, будет только новая старая книга? А новой новой не будет?
— Будет. Осенью, если все сложится хорошо, я начну писать новый роман — о человеке, который хотел начать все заново, но боги над ним посмеялись, — поэтому весну провожу в городе, где происходит действие этой истории. Нужно собрать все локусы, фокусы и лотосы сюжета, это самая трепетная часть работы, и если она не получится, то и книги не будет. На этот раз придется многое поменять в обычном ходе вещей, поскольку речь пойдет о том акте человеческой комедии, который я никогда еще не пыталась описать, а для этого повествование должно получить иную плоть, иное течение жизненных соков, невесть какие новые вещества. Помните, три года назад мы говорили о том, что быть хозяином жизни — своей, или, не дай Бог, чужой — занятие зловещее, вздорное и безысходное. Я хочу написать о том, что происходит с человеком, который стал не только хозяином чужой жизни, но и ее постояльцем, переместился в нее полностью и вышвырнул прежнего хозяина — будто кукушонок из гнезда.
Эта книга продолжит жизнеописание Маркуса из «Картахены», сразу скажу — он не главный персонаж романа, скорее наблюдатель и рассказчик, однако мрачная история затянет его глубже, чем он ожидал. Чего ждать от Маркуса, когда меня саму эта история затянула шесть лет назад и до сих пор не отпускает. Единственная возможность от нее отвязаться — это рассказать ее самой, во всех подробностях и как можно откровеннее. Без стеснений, без церемоний, без задних мыслей, напрямик, глядя читателю в глаза, положа руку на сердце, без обиняков и нараспашку.
