Людмила Улицкая рассказала «ШО» о предыстории своего нового романа, о том, как соотносятся в нем вымысел и реальность, о чувствах по поводу юношеских писем деда Якова, о неприемлемости антисемитизма для настоящего христианина и еще о том, как она заведет фейсбук, собачку и станет печь пирожки.
ШО Что дало главный толчок к написанию «Лестницы Якова», киевская история бабушки с дедушкой или желание написать художественную автобиографию?
— Никакой киевской истории вообще-то не было. Я только знала, что мой отец родился в Киеве, что родители его оттуда. Я очень тебе благодарна, что ты походил со мной по Киеву и показал дома, которые прежде мне были известны исключительно как адреса на конвертах (дед писательницы жил на ул. Мариинско-Благовещенской, ныне Саксаганского, бабка — на ул. Кузнечной, ныне Антоновича, — прим. авт.). Я принадлежу к детям того самого молчащего поколения (а их в России было не одно, а несколько), которое вообще ничего не знает о своих предках, а тем более о домах, где они когда-то жили. Скажем так, у большинства современных людей о семейных историях избранное и отрывчатое знание, частично искаженное умолчаниями. Письма, попавшие в руки, стали толчком.
ШО Почему все-таки фикшн, а не документальная автобиография?
— Строго говоря, меня вообще никогда не заботило, в каком жанре я работаю. Видимо, я близко подхожу к границам того, что считается романом, отчасти и выхожу за эти границы. Но дело в том, что меня совершенно не интересует формотворчество как таковое. Любое мое сообщение само ищет для себя форму, а как критики назовут результат моего труда — «парабиография», беллетризованная биография или недороман — да как угодно. Я не отрицаю, что в этой книге много семейных материалов, но немало и моих домыслов — именно по той причине, что многих вещей я не знаю и уже не узнаю никогда. Скажем так: там, где не хватает подлинных материалов, документов, начинается литература. Но читателю это знать совершенно необязательно. Именно таким образом строится почти любой литературный текст. Здесь нет никакого моего особого открытия. Между прочим, именно этим путем я уже прошла с романом «Даниэль Штайн, переводчик».
ШО Насколько и чем именно Нора Осецкая отличается от Людмилы Улицкой?
— Это мой представитель, я его придумала, чтобы он вместо меня пожил некой параллельной жизнью. Такую версию, выдуманную и произвольную, просто восхитительно сочинять. Не было в моей жизни ни театра в таком количестве, ни чудесной квартиры на Никитском бульваре (квартира, описанная в книге, реально существовала, ее мой сын снимал пару лет, я ее подобрала для своих нужд). Не было никакого Тенгиза. Я и рисовать-то не умею. Я никогда не была такой резкой и подвижной, могу только мечтать об этом обаятельном для меня качестве. А теперь уже и мечтать не могу. Мой характер и реакции развиваются совершенно в другом направлении.
ШО В этой книге очень много личных историй. Не было ли у тебя сомнений насчет вынесения их на публику?
— Да откуда же вы все это взяли относительно личных историй? Может, я все придумала! Не выворачивала наизнанку свои тайные потроха, а замечательно и очень убедительно все придумала. Письма, да, взяла и использовала. Для своих эгоистических писательских нужд.
ШО Ну, я-то действительно кое-что знаю из твоих собственных рассказов, но никому не скажу, честное слово. Вот еще что интересно: лет десять назад ты говорила, что у тебя есть немало удивительных житейских историй, о которых ты пока не можешь писать, потому что их участники еще живы. Появились ли какие-то из этих историй в «Лестнице Якова»?
— Да. Это так. Есть такие истории, которых я не смею коснуться при жизни некоторых людей. Но еще неизвестно, кто кого опередит. Ничего страшного не произойдет, если эти истории не будут написаны.
ШО Еще в романе упоминается сюжет, ставший основой для одного из самых любимых моих рассказов — «Бронька». Всегда хотел спросить: у этой дивной истории есть реальная основа?
— Есть немного. В моем детстве, в моем дворе в барачном доме жила старая женщина, очень запоминающаяся. Уборщицей в соседнем магазине работала, редкая для русских евреев профессия. У нее было две дочки, и старшая начала рожать одного за другим детей. Неизвестно от кого. Но фотографа никакого и в помине не было. Это моя версия — придумала такой тайный роман со старым человеком. Тогда еще не было теперешнего психоза борьбы с половой безнравственностью, а я еще не была объявлена пропагандистом гомосексуализма, педофилии и инцеста, так что рассказ напечатали.
ШО Как отнеслись к роману родные и близкие, ставшие прототипами твоих героев?
— Бабушка и дедушка в обозримый срок, при встрече, сообщат мне, что они об этом думают. Они оба были достаточно артистичные люди, может, это покажется им забавным? Ведь настанет «совершенное», и все изменится, и все, что мы видим как бы в туманном стекле, увидим «лицом к лицу». Это обещание апостола мне очень нравится.
ШО Суждения Якова и Марии могут показаться ужасно наивными, однако авторское отношение к ним практически никак не проявляется. Какими тебе видятся их сентенции об искусстве, литературе, философии, любви и вообще жизни?
— Мне очень нравится, как они от ранней юности страстно учились, как читали, о чем спорили, как много музыки и театра было в их жизни. И для меня совершенно неважно, что это может показаться наивным. Это было время, когда у Ибсена они находили откровения, а мы сегодня в нем кроме скуки мало что находим. Но когда семнадцатилетний мальчик, мой дед, восклицает: «Сегодня умер Толстой!», у меня мурашки идут по коже, и Толстой невероятно ко мне приближается. Еще бы — мой дед так остро переживал его смерть. Нет, это не наивность, это иной способ восприятия жизни и другое время.
ШО «Антисемитизм — наша единственная защита, потому что если от вас не отгораживаться, не строить вам препятствий, вы заразите своими еврейскими идеями весь мир!» — заявляет в романе художник Кононов. Не возникало ли у тебя когда-нибудь ужасной мысли, что Кононов и ему подобные в чем-то правы? А если они совершенно неправы, то почему?
— А вот это совершенно реальный мой разговор с одним знаменитым художником. Я давно уже догадалась, что антисемитизм вообще не еврейская проблема, это проблема тех, кто его в себе несет. Лечить болезнь должен в первую очередь тот, кто болен, а не окружающие. Этот господин объяснял мне, что искусство должно быть «чистым», беспримесным. Поскольку я брала у него интервью, важна была не моя точка зрения, а его. К тому же он был почти великий, а я случайная девчонка, разглядывающая его потрясающую коллекцию на стенах. Не могла я ему сказать, что никакого «национально-чистого» искусства не бывает, что оно по природе своей великий палимпсест, одно рождается из другого, прирастает в веках… Он полагал, что он христианин, но не принимал во внимание, как и многие другие, что без иудаизма христианство не существовало бы, что христианин не может быть антисемитом, потому что хоть однажды прочитал Евангелие. Там все сказано. В общем, тема эта для меня скучная.
ШО В «Лестнице Якова», если не считать библейских аллюзий в названии, почти отсутствует важная для тебя тема христианства. Почему?
— Я же не энциклопедию писала. Хотя, с моей точки зрения, все есть, что нужно. Для христианства вообще-то совершенно необязателен ни священник, ни храм. Хотя и это там есть в небольшом количестве.
ШО История о Норе, принявшей внучку Тенгиза за его молодую жену, — насколько она выдуманная? Было ли нечто подобное в действительности?
— Полностью выдумана. Как и Тенгиз.
ШО А поездка в Грузию, прогулки по Тбилиси? Для меня это личный и не праздный вопрос: я ужасно люблю эту страну, ее культуру, ее людей.
— Поездка в Грузию была. После того, как глава о поездке Норы была написана. Захотела проверить, не провралась ли… Я в Тбилиси не была с 81?го или 82?го года. Меня постоянно чудеса окружают, я уже привыкла. Приезжаю, и приятельница ведет меня на спектакль театра теней. Он другой, не тот, который я сначала описала. Но я немного подправила под предлагаемую картинку. Режиссер грузинский, замечательный, я с юности его немного знала. Нет, не Тенгиз, другой. Ничего романтического… Я также кое-что дописала — пейзаж, дорога, теплота… Эту самую прогулку по Тбилиси, который местами здорово поменялся.
ШО Неужели это действительно твой последний роман? А если здоровье позволит продолжить писать? А если еще какая-нибудь тема или история потребует выразить себя на бумаге?
— Честно говоря, чтоб сохранить здоровье, надо как раз перестать заниматься этим дико тяжелым делом — романы писать. Давно-давно, когда история с писательством только начиналась, я сказала мужу: как хорошо, вот я побыла немного ученым, теперь побуду писателем, а потом возникнет еще что-то третье. Жалко, времени на третье уже нет.
ШО А чем могло быть это третье?
— Есть одно дело, работа с детьми, которых теперь называют «дети с ограниченными возможностями». Но это для святых занятие, я не уверена, что смогу. У меня уже был опыт, когда после школы я работала в Институте педиатрии. Плакала, когда мне приходилось общаться с ребеночком-гидроцефалом, который головку повернуть не мог, она просто перетекала по подушке. А профессионалы должны не плакать, а улыбаться ребенку. Так что у меня не получится. Да о чем разговор-то? Я пенсионерка! Заведу себе фейсбук, собачку, пыль буду вытирать ежедневно, пирожки печь… Чего смеешься-то?