Александре Гуськовой
Джон Шултайз был криклив как петух, что являлось врожденной манерой его общения. Он не был сварлив. Он считал, что если уж с кем‑нибудь говорить, то говорить — громко. Если бы все вокруг орали как умалишенные, Шултайз чувствовал бы себя в своей компании. Купив в Шарон Спрингс две полуразвалившиеся гостиницы, занимался их восстановлением. Работал в одиночку для экономии средств. Работал не плохо, но и не хорошо. Ему нравилось мечтать.
— Дыма, — вопил он мне по телефону. — Все на свете просто. Пишем киносценарий про двух друзей типа нас. Мол, мы затеяли шикарный бизнес. А потом случилось удивительное дерьмо. Ну как?
Я считал финал слишком грустным. В Голливуде привыкли к хеппи-эндам.
Его отели стояли буквально друг напротив друга по разные стороны Уиллоу‑стрит. Он решил привести их в порядок одновременно, чтоб получить сразу два источника денег. В одном доме белил, в другом — штукатурил. В зависимости от настроения. Перепачканный известью и краской, он заходил вечером в бар «Крошка Мэри» выпить бокал пива. Алкоголь усиливал его голос. Потом, звонил по телефону и орал в трубку на всю улицу.
— Люди умирают, — кричал он неизвестному собеседнику. — Даже ты умрешь!
О страшном суде и смертном часе он напоминал только обидчикам. О своей смерти никогда не задумывался.
Шултайз был пришельцем в этом маленьком историческом городке. Жил вдвоем со своим лабрадором по кличке Скудер. Через пару недель после приезда умудрился настроить против себя все население города дракой в супермаркете.
Городок был основан в конце XVIII века. Здесь обнаружили лечебные источники, поставили комплекс серных бань. Вода в ручьях в те времена была белее парного молока и отдавала сероводородом, как свиноферма. Здесь били железистые родники, бурлила магнезия и медный купорос. Четыре сорта минеральных вод.
К концу столетия Шарон Спрингс превратился в национальную здравницу. «Имперские бани» в римском стиле. Огромные, как «Титаник», отели «Адлер» и «Розеборо». Театр. Пивоварни. Цирковые аттракционы. В пик популярности летом сюда приезжало около десяти тысяч человек. 11 августа 1882 года в Павилион отеле Оскар Уайльд дал лекцию для отдыхающих. О чем он говорил, никто не знает, но люди считали, что именно в Шарон Спрингс писатель задумал «Портрет Дориана Грея».
Население города составляло около пятисот человек. Сто тридцать семей. Достаточно прогуляться ночью с какой‑нибудь чудной песней, и тебя запомнят навсегда.
К настоящему моменту Шарон Спрингс пришел в упадок. Купальни закрылись. Жилой фонд обветшал. Многие гостиницы были заброшены. Плачевное зрелище. В декорациях городка сняли фильм «Я пью твою кровь» и сериал «Мальчики Бикман» про двух гомиков, переехавших в деревню для производства сыра и козьего молока. В двадцати сериях фильма парни варят джем, делают мыло, разводят домашних животных и учатся у них жизни.
Горожане с удовольствием участвовали в массовках. В эти дни Шарон Спрингс оживал, словно корабль-призрак. В кадр попал и легендарный Тэд Брустман. И Ник Шефер. И Кен Браун, который жил с Джоном в соседнем доме. Браун попал в кино не случайно.
Его дед был одним из основателей города и вошел в энциклопедию первых переселенцев. Отец же прослыл звездой рок-музыки. Однажды выступил в программе Эда Салливана вместе с Элвисом Пресли. На бэк-вокале королю рока подпевали три старика в клетчатых пиджаках, поставленные по росту. Самый высокий и ушастый справа — отец Брауна. Он синхронно с остальными бубнит «пап-пап», а перед припевом протяжно тянет «а-а-а». У него был хороший голос. Не хуже, чем у Элвиса.
У Джона Шултайза голос был отвратительный. Той ночью он опять орал, разговаривая с кем‑то по телефону.
— Ты умрешь, — сообщил пьяный Джон соседу, когда тот подошел к нему, чтобы успокоить. — Имей это в виду, сука, когда лезешь в мою личную жизнь.
Браун был уважаемым человеком, почетным гражданином штата Нью-Йорк. Его слово имело вес в Олбани, где в 2008 году он выколотил грант на восстановление города. Шултайз в понимании общества был чудовищем!
— Вы не правы, — сказал сосед. — Пожалуйста, извинитесь.
— Это ты должен извиниться, — заорал Джон. — За вторжение на мою территорию.
Энциклопедий Шултайз не читал, телевизионными шоу не интересовался. В последние годы он обычно общался с парой умирающих от рака подруг, которым помогал до последней минуты. Ухаживал, сидел в изголовье у больничных коек. В наследство получал от каждой по пол-литровой банке марихуаны. Подруг хоронил и заводил новых.
— Приезжай, Дыма, ты мне нужен, — сказал он, когда его повязали.
— У меня нет связей в ваших правоохранительных органах.
— Мне не нужны связи, — ответил Джонни весело. — Мне нужно поднять два старых бойлера из подвала.
В Шарон Спрингс я бывал и раньше. Население приняло меня за француза и любовника Шултайза. Нас эта схема восприятия забавила, но подыгрывать ей мы не стали. Обнялись несколько раз в пивной для поддержания интриги, но даже не поцеловались. На этот раз решили вести себя сдержанно. Бойлеры подняли играючи, хотя они были неподъемны на вид. Джонни двинулся на них не задумываясь. Он распихал тряпье и ящики от колы и заорал, в каком месте я должен схватиться за чугунного монстра, чтобы создать рычаг. Вскоре первый бойлер стоял перед домом. С такой же быстротой мы подняли и второй. Бойлер — вещь красивая, инопланетная. Из него можно сделать паровоз или космический корабль.
У нас был опыт в деле перемещения тяжестей. Несколько лет назад Джонни помог мне с переездом из Лонг Айленда в Пенсильванию.
В своей жизни я переезжал часто и в случае обнищания мог бы работать грузчиком. К нам на террасу постоянно приходили русские старики с соседней Вашингтон‑стрит и просили починить крышу. О кровельном и столярном ремесле я не имел представления и потому говорил, что специализируюсь только по поднятию бойлеров и батарей отопления.
Наутро мы поплелись на кладбище.
— Приговорен к каторжным работам, — объяснил Джонни.
Их первая стычка с соседом закончилась плачевно. Шултайз полночи беседовал по телефону с умирающей Хелен, прекратить буйство отказывался. Браун вызвал полицию. С ментами Шултайз поговорил в том же духе. Судья Эвелин Фалсаллере назначила Джону неделю исправительных работ на кладбище и Order of protection. Джон не мог приближаться к Брауну на расстояние 100 футов, Браун не мог приближаться к Джону на такое же расстояние. Спорщиков нужно было лишить возможности спора.
— Отлично, — захохотал Джон. — Я разрою могилу твоего папаши и спрошу его, зачем он родил такого придурка.
На дворе стояла приятная поздняя осень. Старинный погост был обнесен монументальной чугунной оградой, скопившей горы облетевших желтых и красных листьев. Работать здесь в солнечный день — одно удовольствие. Блики света играют на надгробных плитах, стоящих наискось меж древних дубов и кленов. Из трещин на мощеных дорожках появляются потешные рожицы ящериц. Поднимается ветер, и лес шумит, и роняет листья тебе на голову, и заметает ими умиротворенные могилы.
С ультразвуковым свистом к нам подлетел Скудер. Я был знаком с этим псом столько же, сколько с Джоном. Поцеловал его в нос. Очаровательное изящное животное. Вспомнил, с каким ликованием он бегал по берегу Атлантического океана, когда мы жили на Смит Поинт Бич.
Вечером сидели на террасе за привычным занятием и обсуждали коварство женщин. Напоминание о мировом зле переключило нас на соседа. Джон рассказал, сколько подлянок они успели сделать друг другу за последнюю неделю. Поджигали газеты в почтовых ящиках, царапали автомобили. Хорошо, что не били стекла и не стреляли.
— Давай подарим ему эти бойлеры, — предложил Шултайз. — Мы же щедрые люди.
Идея была дурацкой, как и вся эта ссора. И закончиться для Джона она могла гораздо хуже, чем принуждение к общественным работам. Но мой дружок раздухарился, и остановить его было невозможно.
— Мальчишки хулиганят, — объяснил Джон, когда мы еле дотащили ржавый котел до крыльца Брауна и подперли им входную дверь. — Мы‑то здесь при чем?
На следующий день вечером сидели на полу и собирали гвозди, которые Джон уронил со стремянки, когда в комнату, покачиваясь, вошел пес. Он посмотрел на нас укоризненными влажными глазами, блеванул кровью и упал на бок. Мы бросились к собаке, трясли и лобызали ее, пока она билась в агонии. Когда Скудер испустил последний вздох, Джонни безутешно пробормотал слова своего синопсиса.
— И потом случилось удивительное дерьмо.
Найти могилу папаши Брауна было нетрудно. До этого мы уже подходили к ней и посмеивались над фотографией ушастого старикашки, служившего на подпевках у Элвиса в Don’t be cruel. «Пап-пап!» «А-а-а!» Старый козел!
Джон не мог приближаться к соседу, но приближаться к его папаше ему было назначено судом. Именно здесь было нынешнее место его работы. В самой гуще истории Шарон Спрингс со всеми ее Бикманами, Брустманами, Шеферами и мистером Брауном‑старшим. Надгробный камень последнего не был врыт в землю, а стоял на гранитном постаменте. Мы завалили его так же легко, как бойлер. Плиту Джон перевернул ломом, который был выдан ему в качестве рабочего инвентаря. С непонятной радостью взглянул на мокриц, покрывающих ее поверхность, и кивком пьяной головы предложил взять лопаты.
Вдвоем мы справились с задачей за полчаса. Кен Браун похоронил рок-звезду, поскупившись выкопать для нее более глубокую яму. Гроб доставать не стали. Шултайз зацепил его крышку ломом и с диким скрежетом распахнул лаковый саркофаг знаменитости.
Мы тяжело вздохнули и почти синхронно сели в кучу раскопанного глинозема. Луна освещала плод наших дьявольских усилий, словно в фильме ужасов. С деревьев падала черная разнокалиберная листва. Кусты шевелились, будто в них кто‑то затаился…
Могила была пуста. Пуста, как коробка от пылесоса.
Большеухий певец по‑идиотски улыбался со снимка на упавшем памятнике. Он по‑прежнему был в том же клетчатом пиджаке, в котором выступал с Пресли.
— Не помнишь, чем кончил Дориан Грей? — спросил я у Джона.
Шултайз отрицательно покачал головой, растянув свое скорбное молчание минуты на три. Он о чем‑то думал, сопоставляя свой жизненный опыт с новыми откровениями. Работа мысли давалась ему с трудом.
— Он не умер, — наконец пробормотал Джон нелепицу. — Все мы умрем, а он — нет. Он вурдалак, этот Браун. Не нужно мне было с ним связываться.
Мы сидели на краю разоренной тайны чужого нам человека и недоуменно переглядывались.
— Давай похороним в этой могиле мою собаку, — вдруг сказал Джон. — Зря, что ли, копали?
Мы встали и поплелись на Уиллоу‑стрит за бедным Скудером, все еще лежащим посередине комнаты.
Где‑то через месяц, уже в Пенсильвании, мне пришло в голову объяснение нашего поступка. Я увидел в происшедшем глубокий смысл. Пусть Джонни и оставался городским сумасшедшим, но теперь в могиле одного из отцов‑основателей Шарон Спрингс покоилась часть его души. Собака — самое дорогое, что было у моего друга. Шултайз приобщился к истории города, стал ее полноправным участником. К тому же ему должно было быть приятно, что в гробу вместо ушастого подпевалы Элвиса лежит околевший кобель. Джон наказал вурдалака совершенно неожиданным образом.
