#янебоюсьсказать 

Ее утешают, а шарик летит

В начале июля в украинском сегменте фейсбука стартовал флешмоб с хештегом #ЯНеБоюсьСказать. Участницы акции, пережившие насилие, предельно откровенно рассказали свои истории, чтобы привлечь внимание общества к проблеме и помочь тем женщинам, которые прежде считали неуместным делиться своим травматическим опытом с окружающими. Через несколько дней к флешмобу подключился российский ФБ, затем представители других стран, психологи, психотерапевты, сексопатологи. К единому мнению, насколько полезен подобный флешмоб и может ли он вообще решить какие‑либо проблемы, прийти не удалось, главным итогом акции стало выяснение отношений между участниками.

Юлия Пятецкая
журналист

Инициатор флешмоба — общественная активистка Анастасия Мельниченко, впервые пережившая насилие в шесть лет. Все началось с ее фейсбучного поста, а желание поднять эту тему у Анастасии возникло после того, как она наткнулась на сетевую дискуссию, в которой жертву насилия обвиняли в том, что «она сама во всем виновата». «У нас в стране, — объясняет Мельниченко, — да и вообще на постсоветском пространстве, вместо того, чтобы безоговорочно обвинить насильника, сразу же начинают выискивать — а что же женщина сделала не так, что с ней такое случилось? Может, она была в короткой юбке, или шла домой поздно, а может, была пьяная. Выходит, что женщина виновата уже просто потому, что родилась женщиной».
Забегая вперед, замечу, что безоговорочно обвинить у женщин получилось. Помимо самих жертв, кто только не сказал свое веское слово. Эксперты во всех областях, лидеры мнений, академики всех академий… Маша Арбатова в очередной раз напомнила, что в мире нет ни одной не изнасилованной женщины… Буквально сразу же начались разборки, кому что можно думать, кому говорить, а кому молчать, такой агрессии и хамства, во всяком случае, на моей памяти, не выплеснул ни один флешмоб, ни одна сетевая полемика. #ЯНеБоюсьСказать на две недели уложил сеть, заслонив все животрепещущие темы, включая российско-украинскую войну, коррупцию и международный терроризм. В целом эта борьба с мужским насилием напомнила мне старую шутку про борьбу за мир: пока камня на камне не останется. На этот раз дело не ограничилось френдоцидами, банами, взаимными обвинениями и возвышенными диатрибами, дошло даже до жалоб по месту работы тех, кто допустил бестактность. Собственно, действо имело две острых фазы: откровения жертв и обличение прогрессивной общественностью всех, кому флешмоб не нравится. В категории недовольных флешмобом оказалась самая разная публика: от жлобов и дураков до психиатров и психологов, выражавших сомнения в целебности и целесообразности подобных мероприятий. Любое мнение против вызывало осуждение, любое мнение за — поддержку и одобрение. Флешмоб лишний раз продемонстрировал со всей печальной очевидностью, что мы так и не научились говорить и размышлять о наболевшем, кроме как в системе бинарных оппозиций. Либо с нами, либо против нас. Но это ситуация привычная. Несколько непривычно было наблюдать, как неглупые люди в качестве аргументов использовали что‑то совсем уж несусветное. «С чего ожидать от флешмобов терапевтического эффекта? Это публичная массовая акция. Цель таких акций — донести информацию до общества. В музее Яд-Вашем с десятков экранов люди, пережившие Холокост, рассказывают свои истории. А как еще‑то?» — доносит информацию известный российский публицист Людмила Петрановская в своей статье «Проверка на вшивость», из одного заголовка которой понятно, кто тут, по мнению автора, вшивый. С Холокостом, конечно, параллель любопытная, вспомнилась Ханна Арендт и ее книга «Банальность зла» о процессе над Эйхманом. Больше всего за эту книгу Арендт досталось от евреев, которых оскорбил ее недопустимый тон, недостаток скорби и то, что автор посмела предъявлять какие‑то претензии самим жертвам. Автор действительно посмела усмотреть непосредственную вину евреев в их массовом уничтожении и даже подробно объяснила, в чем она заключается. Ее книги до сих пор не очень популярны в Израиле.
«Жертвы Холокоста, кстати, ждали своих 30 лет, — продолжает Петрановская. — До 70‑х им тоже давали понять, что лучше об этом не говорить, и уж точно не публично». Уместность сравнения Холокоста с сетевым флешмобом пусть остается на совести российской публицистки, а вот по поводу «лучше не говорить» — минуточку. Кто кому и где давал понять, что лучше не говорить о насилии? Петрановская телевизор никогда не включала, не читала никаких газет и о существовании интернета, в котором все всегда говорят обо всем по‑всякому, узнала из флешмоба? А бывает же еще художественное кино, отражающее жизнь общества. А бывает и документальное. «Девственность» Виталия Манского, который ни о чем никогда не боялся сказать, в свое время наделала много шуму. Петрановская с ним в одной стране живет. Я могу миллион примеров привести того, как общество поднимало тему насилия, и не только в искусстве. Вся пресса и телевизор освещают эту тему исправно. Вся мировая кинодокументалистика на этой теме держится, а многие откровенно этой темой кормятся. И точно так же, как женщины вдруг решили раздеться в фейсбуке, многие раздеваются в реалити-шоу вот уже лет 20. С чего вдруг такой странный хештег? О каком ЯНеБоюсь речь? О какого рода боязни вообще можно говорить во времена, когда личное пространство сузилось до невозможности, а совать свой нос в чужой вопрос давно уже норма жизни? У нас нет запретных тем, а публичные откровения — вопрос сугубо индивидуальный. Но если уж решили высказаться, то с какой целью, кроме поговорить? Ну не боитесь сказать, дальше‑то что?

Любой флешмоб — штука стихийная, его резонансность спрогнозировать невозможно, и то, что он так выстрелил, безусловно, свидетельствует о запущенности проблемы. Но уложить сеть на две недели, завесив ее фейсбучными простынями, не значит проинформировать общество

Любой флешмоб — штука стихийная, его резонансность спрогнозировать невозможно, и то, что он так выстрелил, безусловно, свидетельствует о запущенности проблемы. Но уложить сеть на две недели, завесив ее фейсбучными простынями, не значит проинформировать общество. Не говоря уже о том, чтоб кому‑то помочь. Кому и как может помочь душераздирающая исповедь неизвестной, которую в 9 лет изнасиловал отчим, в 30 — начальник, а в 50 — личный шофер? Что вы знаете об этой женщине, об обстоятельствах ее жизни и сколько в рассказанном ею правды? Этот неприятный момент не хочется задевать, но придется. Сколько в том, что было вывалено в сеть в дни флешмоба, соответствует действительности? Сколько бы ни соответствовало, но все равно потрясает размах бедствия? О размахе бедствия по флешмобу можно судить приблизительно так же, как о человеке по рентгеновскому снимку. Я убеждена, что с бедствием все у нас обстоит гораздо хуже, просто большинство тех, кому есть что рассказать, от публичных откровений воздержались. И, пожалуй, больше, чем нежелание вникать в суть поднятой проблемы и искать возможные пути ее решения, меня поражает количество женщин, которые вообще не понимают, что такое насилие, но спешат поучаствовать. Это самое неприятное, потому что замыливается и профанируется важная тема. Садово‑парковые эксгибиционисты — это не насилие. Мужик в Ялте, который в 2013 году на пляже снял перед вами трусы, не насилие. Шеф, который вас облапал в кабинете, не насилие. Не надо об этом фейсбук оповещать, бедолаги и горемыки. Ну, невозможно жизнь прожить так, чтоб никто не обидел. Даже самую успешную, радостную, счастливую и гармоничную жизнь. Насилие — это жестокость, страх, унижение, это всегда очень больно и стыдно. Это личный ужас и позор, именно поэтому о таком сложно говорить на публике. Именно поэтому многие по‑настоящему по­страдавшие промолчали. Именно поэтому столько шума. Вы надеетесь избавить людей от природного чувства стыда своим флешмобом? Общество заметно преуспело в этом направлении, но я очень надеюсь, что окончательно избавить у него не получится.
Вы действительно не понимаете, что нельзя пускать на свою личную территорию, что бы там ни происходило, толпу посторонних людей? Это не выход. Не метод. Не помощь. Личная территория, которая открывается в жанрах документалистики и мемуаристики, все равно предполагает личное участие читателя-зрителя. А не толпу. В толпе мы захлебнемся от свинства, хамства и беспардонности, заработав еще один социальный невроз. Уже заработали. Флешмоб обнажил такие язвы, разбередил такие травмы, наступил на такие мозоли, поднял столько ила и выплеснул столько ментального насилия, что Фрейд бы плакал, а Стивен Кинг ушел бы на пенсию. Но страсти уже улеглись, все разбрелись по своим делам и интересам. Полайкали, посочувствовали, некоторые мужчины пообещали подарить своим дочкам на 16‑летие оружие. Хорошо бы еще и чугунные трусы. Отличный подарок. А дальше? Сидеть с ружьем в чугунных трусах дома? Не выходить из комнаты, не совершать ошибку?
Я знаю, как делают больно. И в тех случаях, когда мне сильно досталось, спасали меня тоже мужчины. Просто их воспитывали разные женщины. Любое девиантное поведение всегда обусловлено воспитанием. И за любым уличным ушлепком всегда стоит женщина, его мать. И сводить всю тему насилия к ужасающей мужской природе, к тому, что мужчина всегда смотрит на женщину как на мясо, это врать самим себе. Я вот женщин знаю, которые на мужчин смотрят, как на мясо, на транспорт и на барахло. И каждый мальчик как минимум первые 17 лет своей жизни со всех сторон окружен женщинами. Именно в период, когда все важные социальные модели закладываются. Кто у нас традиционно занимается воспитанием? Мужчины, может? Мужчины у нас давно и прочно напрочь выброшены из воспитательно-образовательного процесса. Семья — это прежде всего мамы, бабушки, ребенок без матери у нас по‑прежнему круглый сирота, детский сад — нянечки, воспитательницы, школа — учительницы, учительницы. Вам не кажется, что при таком раскладе несколько вызывающе выглядит ситуация с мужским насилием? Отношение к женщине не в кривых переулках формируется, а в семье, и за всей этой катастрофой насилия стоит не ужасающая мужская природа и профнепригодность правоохранительных органов, а отсутствие здорового мужского воспитания. И женщины виноваты в этом не меньше мужчин. Это родителей и родину не выбирают, а мужа и отца своему будущему ребенку выбирают. Нужно учиться выбирать. Какие‑то вещи мальчику только мужчина может объяснить так, чтоб дошло. И желательно не ремнем по жопе. И женщины несколько узко трактуют оборот «сама виновата», привязывая свою предполагаемую вину исключительно к мини-юбкам. Странно ждать от мальчика, который растет в семье, где папа бьет маму, куртуазного отношения к женщинам. Странно ждать и от мальчика, и от девочки, которые с дет­ства получают от родителей в зубы за любое слово поперек, что они научатся решать свои проблемы как‑то иначе. Странно не видеть очевидного под самым носом, но, выходя в темный подъезд, обнаруживать там проблемы общества.
Вы, кстати, в курсе, сколько мужчин ежегодно становится жертвами насилия? В том числе в результате «безоговорочных наказаний». Сколько их сидит по ложным обвинениям и наветам? Крайне познавательный фильм есть об этом, снятый американским документалистом: «Откажись от завтрашнего дня». Там про «суд века» на Филиппинах, когда 19‑летнего студента судили за изнасилование и убийство двух сестер, хотя 40 свидетелей, никак не связанных между собой, подтвердили, что в момент преступления он находился за десятки километров от места убийства. Следствие велось несколько лет, Пако приговорили к смертной казни, потом отговорили, затем благодаря неимоверным усилиям международных правозащитных организаций экстрадировали на его родину в Испанию, он до сих пор в тюрьме. Ему сейчас 38 лет. Его по‑прежнему пытаются оправдать, если не удастся и он отсидит положенный срок, то выйдет на свободу в 61 год. Режиссер 10 лет изучал материалы дела, наблюдая за процессом, и его картина не только о том, кому выгодно отмазывать настоящих убийц, о чудовищном филиппинском правосудии и коррупции в высших эшелонах власти, но и о массовой истерии, которая тщательно подогревалась СМИ на протяжении всего следствия. И массовая истерия в случае с Пако сыграла не последнюю роль в его «безоговорочном наказании».
Проблема насилия имеет еще и такую сторону, как часто вы задумываетесь об этой стороне, открывая ящик Пандоры мучительно актуальными флешмобами? Откуда взялся исключительный статус женщины-жертвы? С какой стати? В мире тотального насилия не бывает никаких исключительных статусов. СИЗО, армия, война, террор, ежедневная улица с ее любыми сюрпризами. Детские дома забиты под завязку кем? Отпрысками любящих матерей? А сколько их, выброшенных на свалку, в помойное ведро, похороненных заживо? Родила и закопала, потому что у нее уже есть семеро, а восьмого не потянет. Не слышали ничего о таких историях, не хотите об этом поговорить? Сколько детей живет в семьях и ничего, кроме побоев, не видит? Вас в детстве не били, девочки? Я вот многих знаю, кого били. Причем больно. Родные мама с папой. Прежде чем в фейсбук ходить, вы бы с родителями поговорили. И там поискали ответы на многочисленные вопросы. Не всегда большое видится на расстоянье.
«Женщины пришли в фейсбук, потому что им некуда больше идти — в России и Украине нет доступной психологической помощи». Это старику Мармеладову было некуда идти, давайте без вульгарной достоевщины. Я не занимаюсь темой насилия и не скажу за всю Украину, а тем более Россию. Я живу в Киеве и знаю, что здесь 12 центров психологической помощи женщинам, пострадавшим от насилия. Два городских и 10 районных. В одном из них есть даже специальный приют, где можно прожить 90 дней. Не для бомжей, алкоголиков и калик перехожих, а именно для женщин, которым негде спрятаться. Есть еще международный центр «Ла Страда-Украина», сотрудничающий с правоохранительными органами. Я туда не обращалась, мне сложно судить об их эффективности, но я не прочла ни одного поста, в котором бы жертва насилия хотя бы упомянула о том, что существуют подобные места. Кто‑то туда обращался? На каком основании делается вывод об отсутствии «доступной помощи»? Вы пришли в фейсбук поговорить, а тысячи молчат, сидя дома, где их каждый день убивают, и понятия не имеют, у кого просить помощи и куда можно убежать от мужа‑садиста, любовника, брата, сына и кого угодно. Только по официальной статистике, в Украине ежегодно тысяча женщин подвергается домашнему насилию. Это лишь те, кто доходят до милиции. А сколько из них знают, куда обращаться, помимо милиции? Сколько обращались? 12 центров, все телефоны, адреса в открытом доступе. Кто‑нибудь звонил по этим телефонам, жил в этом приюте, общался с тамошними психологами, медиками и юристами? А с кем общались?
Вот уже несколько лет подряд ежегодно в Украине проходит акция «16 дней без насилия», в течение которой проводятся реабилитационные тренинги и индивидуальные приемы медиков, психиатров и юристов. 16 дней на протяжении нескольких лет — это дольше, чем флешмоб. И поддержку там оказывают не жители фейсбука, а квалифицированные специалисты. Я ни разу не видела, чтобы об этой акции кто‑то упоминал в соцсетях. Ни разу. Допустим, я вижу не все, но флешмоб вот увидела. Его сложно не заметить. А на индивидуальных приемах и реабилитационных тренингах в рамках акции «16 дней без насилия» кто‑нибудь присутствовал? Не ведут приемы? не помогают? не снимают трубку? все формально? для галочки? Ну расскажите же. Расскажите, чтоб можно было прийти к неутешительному выводу, что у нас нет доступной психологической помощи.
В своей книге «Человек в поисках смысла» австрийский психиатр Виктор Франкл, проведший три года в Аушвице, вспоминал, как уже в послевоенное время к нему за помощью обратилась женщина, пережившая в детстве сексуальные домогательства отца. Повзрослев, она прочла горы популярной литературы о том, как этот травматический опыт может сказаться на ее жизни. Чтение популярной литературы не прошло бесследно, женщина зациклилась на себе, постоянно анализируя свою травму и ее возможные последствия, и не получала никакого удовольствия от общения с мужчинами, в частности сексуального, — главным удовольствием стала ее травма. Франкл посоветовал ей оставить в покое свой травматический опыт, о котором она, к слову, помнила в общих чертах, больше уделять внимания мужчине, с которым она хочет отношений, и вообще как‑то разнообразить жизнь. Женщине хватило всего нескольких сеансов, чтобы выбраться из своего семейного детского кошмара и открыть для себя радости полноценной жизни.
Я бы настоятельно рекомендовала в качестве доступной психологической помощи книги Виктора Франкла. Они продаются в магазинах и есть в сети. Меня, кстати, всегда удивляло спокойствие, миролюбие и доброжелательность людей, прошедших настоящий ад. В них совершенно нет ненависти и злобы, настойчивого желания мстить и карать за перенесенные муки. Даже в самых страшных их воспоминаниях — лишь хладнокровная точность очевидца. Злость — очень энергозатратна, и, возможно, они экономили силы, которые было на что тратить. В том числе на долгую насыщенную жизнь, на которую они, вопреки всему, не теряли надежды. И вполне вероятно, что нынешний сетевой разгул эмоций, не способный решить никаких проблем в принципе и забрасывающий любую важную тему в коммунальную кухню, вызван избытком энергии, которую многим просто не на что употребить.
Мы живем в эпоху лидеров мнений и властителей дум, которые основной своей задачей считают доносить страшную правду до общества, вместо того, чтобы доносить полезную информацию. Доносить правду — не мешки ворочать. Жить не по лжи, ага. За каждым таким пафосным циркуляром всегда тонны лжи и лицемерия. «Нет доступной помощи» означает, что тысячи, ничего не знавшие о такой помощи, не будут знать дальше. А в качестве помощи им предложат поплакать.

Это ж вечная тема. Поплачь, легче станет. Опять те же грабли, тот же замкнутый круг многовекового женского рабства, в котором единственной действенной помощью является жалость. Ее утешают, а шарик летит. Великая песня. Модель общества

Это ж вечная тема. Поплачь, легче станет. Опять те же грабли, тот же замкнутый круг многовекового женского рабства, в котором единственной действенной помощью является жалость. Ее утешают, а шарик летит. Великая песня. Модель общества. То жениха все нет, то муж ушел к другой, то мало прожила. А в промежутках ее насилуют и унижают. А в промежутках промежутков ее жалеют. А шарик летит. А насильники и злодеи сочиняют «Преступление и наказание», открывают закон всемирного тяготения, получают Нобелевские премии и меняют мир. А она все плачет. Когда вы уже научитесь решать свои проблемы, не вызывая бесконечной жалости? Ходить к врачу и в милицию. Искать себе дело жизни. Не терпеть, не унижаться, не лезть из кожи вон, пытаясь урвать жениха. Не ходить замуж только потому, что возраст и так принято. Не плодить детей от идиотов. До тех пор, пока вы не поймете, что женское поведение непосредственно связано со всеми процессами, происходящими в обществе, вас будут оскорблять, шантажировать, выбивать зубы и лезть липкими пальцами вам в трусы. Очень обидно, что достанется и тем женщинам, которые пытаются жить иначе. Спасибо вам, вечные жертвы. За то, что не боитесь сказать. ЯНеБоюсьСказать

Катерина Левченко
президентка ГО «Ла Страда-Україна», док. юр. наук, проф., член комісії при Президентові України з питань помилування

І знов розрив між тим, що хвилює громадян, і політикою держави! Розрив, тому що за майже десять років в країні не відкрито жодного центру для жінок — жертв насильства, в тому числі сексуального. Політики та державні службовці, які приймають рішення, не вбачають у цьому потреби, Мінфін категорично відмовляється виділяти кошти, а жінкам немає до кого звернутися.
Так і живе країна. Мільйони коштів витрачає на феєрверки, квіти вздовж доріг та шикарні авто, але й тисячі не виділяє на допомогу жертвам насильства. А буде зобов’язана це робити, як тільки ратифікує Конвенцію Ради Європи про попередження домашнього насильства та насильства щодо жінок і боротьбу із цими явищами.
Офіційна статистика кримінальних справ за зґвалтування є дуже бідною і не відображає масштаб явища. Цифри потрібно помножувати в сотні разів. Сучасне законодавство не є ефективним. Як Член комісії при Президенті України з питань помилування маю можливість бачитися із засудженими жінками. Багато з них, не знайшовши виходу з ситуації чи іншого захисту, скоїли вбивство свого насильника. Але їх не розглядали як потерпілих! Страшно те, що насильство могло тривати роками! Одна з таких жінок страждала майже 20 років!
Окрім того, у правоохоронних органах немає фахівців, які були б спеціально підготовлені для спілкування з жінками, що пережили насильство. Повторні допити, необхідність повторювати страшні подробиці власної історії, осуд знайо-мих та незнайомих, судові засідання, на яких потрібно повторити все спочатку, дорогі адвокати, які радять піти на мирову із ґвалтівником, все це зменшує шанси покарання злочинця і неповторення злочинів у майбутньому.
В Україні нема досліджень з цієї проблеми, що заважає оцінити її масштаби. Флешмоб #ЯНеБоюсьСказати та подібні до нього показав, наскільки розповсюдженим є явище сексуального насильства, і має стати поштовхом для збору інформації, яка повинна вплинути на політику, дії держави та ставлення суспільства, руйнування ґендерних стереотипів та забезпечення допомоги. Поки в більшості випадків, як показує досвід, жінки вважають себе більш винними, ніж потерпілими, і мовчать. А потрібно говорити! Розповідь є не лише способом зменшення власної болі, але й допомогою тим, хто так само наодинці переживає свою трагедію.
На кого можуть розраховувати постраждалі? На людей, до яких є довіра і в яких можна знайти підтримку. На соціальних працівників. На громадські організації. На консультантів, що працюють цілодобово на Національній «гарячій лінії» із запобігання насильства (386 з мобільних та 0800‑500‑335 зі стаціонарних телефонів), яка є могутнім ресурсом підтримки жінок.

Ия Кива
поэт, переводчик

Флешмоб #ЯНеБоюсьСказати напоминает ситуацию, когда во дворе многоэтажки ежедневно собирается компания, распивающая спиртные напитки и мешающая всему дому спать, но за дверями каждой квартиры думают, что это не их дело, пусть разберется кто‑нибудь другой. А когда этот кто‑нибудь, наконец, находится, то, по законам жанра, сразу же получает по голове, а все остальные продолжают молчать, как и молчали. Поэтому акция, которую многие пользователи фейсбука восприняли как очередную вариацию на тему «все мужики козлы», мне кажется попыткой прежде всего обратиться к молчаливому большинству, волей которого в Украине легитимизируется насилие как норма жизни, стереотип «сама виновата» и обязательность чувства стыда за то, что ты оказался в роли жертвы. Традиция замалчивать страшное, изображать радость и избегать ретравматизации, безусловно, появилась не вчера. Но традиции, как и понятия о допустимом и недопустимом, приличном и неприличном, стыдном и нестыдном, возникают не на пустыре, а в результате общественного договора. И мне кажется, флешмоб в социальной сети как инструмент социального взаимодействия — не самый худший способ его изменить. Как минимум — попытаться. Если так было всегда, кто сказал, что не может быть по‑другому?
Но когда видишь сотни истерик на тему «мы не хотим этого знать!», «как они смеют нарушать наш покой?», «с нами этого не случится!», «нам тоже плохо, но мы же молчим», «караул, бабы взбунтовались», становится по меньшей мере неловко — за всех. Жизнь вообще очень мало похожа на детский утренник. Но получается ситуация «жопа есть, а слова нет». Общество о проблеме как будто бы знает, но в то же время отказывается ее видеть. Видеть — как свою проблему, а не как шоу из телевизора. Меж тем люди, практикующие насилие, прилетели к нам не с Марса, а вполне комфортно существуют как раз с одобрения молчаливого большинства, приравнивающего насилие к героизму, а статус жертвы насилия — к лузерству. И польза от очень тяжелого публичного проговаривания проблемы сексуального насилия с участием большого числа людей мне видится в том, что создан прецедент — сделать вид, что мы этого не проходили, больше не получится. И если из повседневной практики исчезнет страх открыто признать себя пострадавшим ввиду осуждения, непонимания, травли, унижения, то любое обращение жертвы насилия за помощью к социуму, в котором попираются права человека, не исполняются законы и правоохранительные органы и суды занимаются чем угодно, только не своими прямыми обязанностями, будет восприниматься как нормальное явление.

Ірина Славінська
українська журналістка, ведуча, перекладачка та літературознавець

Одного разу в спорт­залі тренер запитав про загибель мого колеги. Він не знав, що ми були добре знайомі, та й взагалі це запитання було частиною weather talk, поки я присідала зі штангою. Мене ж це запитання ранило, і я не почала ридати тільки через те, що мала на плечах штангу на 30 кіло. Подібні вправи з вантажем — не про силу, а про концентрацію. Правильна техніка й темп присідання дозволяють вернути гори та витримувати скільки завгодно кілограмів тягаря.
Коли #ЯНеБоюсь­Сказати раптом заполонило всі мої соцмережі та ефіри колег, то також була історія про концентрацію, а не про тягар.
Сконцентрувалися жертви та наважилися стати неанонімними. Раптом гіпотетичні жінки в коротких спідницях і темних парках виявилися сусідками, однокласницями, колегами, сестрами, доньками, дружинами. Сконцентрувалися медіа та спробували це відрефлексувати — хто як зміг. Одні брали коментарі психологів про шкідливість подібних зізнань. Інші брали коментарі психологів про користь подібних зізнань. Хтось нагадав статистику — жінки складають 95% постраждалих від домашнього насильства в Україні. І в більшості випадків насильство чинять добре знайомі люди, часто — батько, чоловік, бойфренд. Сконцентрувалися політики: флешмоб допоміг нагадати їм про потребу ратифікувати Стамбульську конвенцію. Поки безрезультатно, але заяви з листами пішли.
Концентрація всіх, які #янебоюсьсказати — це політична дія. Все і всіх одразу звільнити неможливо. Але можливо почати з кожної окремої особистої перемоги.

Роботи серед нас

Анастасія Мельниченко
ініціаторка флешмоба, громадська активістка

Переді мною сидять дві жінки. Доглянуті, гарні. Я сором’язливо ховаю свій «дачний» манікюр під столом. Вони звертаються до мене як до ініціаторки акції #ЯНеБоюсьСказати, просять по допомогу. Вони розповідають про те, що вже пару років не бачили своїх дітей. При розлученні суд віддав дітей татам, і тепер один тато сказав дитині, що «мама померла», а інший незаконним чином вивіз дитину за кордон, розповівши, що мама дитину кинула. У мене не вкладаються в голові розпачливі історії цих жінок, аж доки одна з них не каже: «Ну, так, це ж і у соціопатів бувають діти!»
Так просто! Дійсно, соціопати — вони ж не інший вид, не прибульці з космосу, вони ж серед нас. Вони можуть бути нашим колегами чи сусідами, ми можемо вступати з ними у стосунки і народжувати дітей.
І коли я міркую про те, як близько від нас можуть бути люди з відсутньою емпатією, то мені якось стає зрозумілішою така різка негативна реакція на акцію «Не боюсь сказати». Акцію, коли жінки відкрито заговорили про вчинене над ними сексуальне насильство чи домагання.
Всі ті люди, які в соцмережах, онлайн-ЗМІ чи на телебаченні відкрито сміялися із учасниць акції і розповідали, що це все вигадано заради лайків, або що на таких страшних ніхто і не глянув би, або що все це групова сексуальна фантазія невдоволених жінок — вони ж соціопати. Вони ж соціопати, які не мають емпатії! Ми не повинні реагувати на них серйозно. Бо це люди, яким бракує дуже важливого компоненту людяності. Нам важко це зрозуміти, але іноді буває і так, що людина, один в один як людина, людиною не є.
Чи не вперше затиснений біль вирвався на волю, чи не вперше шепіт обернувся на крик, чи не вперше в історії України жінки настільки масово закричали про те, про що говорити не прийнято — про сексуальне насильство. Я сама натхненно кинулася давати інтерв’ю ЗМІ, наївно вірячи, що в такій‑то справі не може бути двозначностей. Що сексуальний харасмент чи насильство — це завжди погано. І що це те явище, якого бути не повинно в принципі. Як і голоду, скажімо. Але, виявилося, не все так просто.
Хвиля, піднята акцією, була потужна. Але «відкат» був не менш сильним. Болючим, травмуючим, гучним.
Що ж, це добре. Це вириває з рожевої бульбашки з райдужними єдинорогами і кошенятами і нагадує, у якому світі ми живемо. Це показує, хто є хто. І скільки всього ще не проговорено. І скільки «інакших» серед нас. Роботів, схожих на людей. Прибульців, з якими ми можемо мати дітей.
Але те, що акція відбулася — це чудово, незважаючи на «відкат» і розкол думок.
Ті, хто стільки років виходив сухим з води, відчули небезпеку, що все таємне може сплисти рано чи пізно. Ті, хто стільки років боялися і соромилися, відчули силу свого голосу. Шепіт, підсилений тисячократно, обертається на крик.
І розколює скелі.

Тамара Марценюк
к. соц. н., доцентка кафедри соціології Національного університету «Києво‑Могилянська академія», викладачка курсів на гендерну тематику, у тому числі, «Маскулінність і чоловічі студії»

Флешмоб #ЯНеБоюсьСказати підняв важливу суспільну проблему, яка стосується насильства проти жінок (або гендерного насильства). Як виявилося, нас навряд чи навчають у школах і, малоймовірно, в університетах, що під гендерним насильством (gender-based violence) мається на увазі насильство, яке чинять переважно чоловіки проти переважно жінок. Ми мало дискутуємо публічно (хоча б на ток-шоу) про те, чому так відбувається? Ми майже не замислюємося, що оскільки агресивна поведінка очікується саме від чоловіків, то чоловіки — це та група, яка чинить насильство будь-якого типу і яка так само страждає від насильства (у війнах, розбоях, вуличному насильстві тощо). Тобто передусім чоловіки є як агресорами, так і жертвами.
Але є певні форми насильства — насильство у сім’ї, згвалтування, секс‑торгівля тощо, — про які ще років п’ятдесят тому не прийнято було говорити або визначати таку поведінку як насильство. І дотепер в українському суспільстві про гендерне насильство говорять і знають не так багато. Хоча у соціальних мережах (фейсбук‑спільнота «Фемінізм УА») і у певних медійних ресурсах (інтернет-видання «Повага: кампанія проти сексизму») інформації чимало. Не випадково флешмоб розпочався саме із соціальних мереж — місця солідарності активісток і активістів із забезпечення гендерної рівності.
Цей флешмоб — чудовий привід привернути увагу до такої табуйованої тематики, як сексуальне насильство. Традиційно воно вважалося таким, про яке соромно говорити, зізнаватися, і яке стосується когось, але не нас. Але виявилося, що ці «ми» — тисячі жінок, які розповіли свої історії публічно, причому часто про своє близьке коло спілкування. Як свідчать статистичні дані, 80–90% згвалтувань — від знайомих чоловіків. І це великий шок для багатьох людей, адже підриває усі очікування про безпеку та «домашнє вогнище».
Думаю, нам слід не тільки вчити жінок захищатися, а й чоловіків — не чинити насильство. Важливо, що до флешмобу доєдналися чоловіки, притому ті, які кидають виклик традиційним уявленням про маскулінність, пов’язану із агресією і проявом сили. Вони розповіли свої історії, підтримали жінок. Вони розуміють, що насильство проти жінок не скінчиться, якщо чоловіки не стануть частиною розв’язання проблеми. Дуже хочеться, аби в Україні (як в інших країнах, зокрема, США) більш помітними стали активісти чоловічого руху проти гендерного насильства. Адже зводити мости завжди приємніше і важливіше, ніж будувати стіни.

Оксана Луцишина
українська письменниця

Серед реакцій на флешмоб є досить багато таких, які закликають не виділяти насильство над жінками як щось особливе, відмінне від насильства взагалі, насильства як загальнолюдської проблеми. Але, на мою думку, у цьому контексті наголос на власне-гендерному насильстві конче необхідний. Щоб проілюструвати, хочу звернутися до програмної статті Пеггі МакІнтош «Привілей білої людини: розпаковуючи невидимий наплічник». МакІнтош аналізує побутовий расизм у CША. Привілей білої людини полягає в тому, аби не мусити знати, як себе почуває людина чорношкіра, і мати необмежену можливість говорити про «загальнолюдські» контексти. Ця необов’язковість знання про гноблення сама по собі становить привілей. Коли я тільки приїхала у Штати, мені здавалося дивним, що мої чорношкірі друзі бачать мене як «білу», тобто як людину із певним набором привілеїв. Мені це здавалося несправедливим, адже сама я ніколи нікого не пригноблювала, а мої предки і поготів. Більше того, народ мій достатньо багатостраждальний. Тоді чому ж? Згодом я зрозуміла: у ситуаціях, у яких проти чорношкірої людини спрацює власне колір шкіри, мені буде незмірно легше. Колір моєї шкіри рятує мене від безлічі стереотипів, і це — привілей. Не в тому значенні, що бути білим якось «класно», а в тому, що я — як «біла» — можу собі дозволити про це не думати. На статтю Пеггі МакІнтош давно вже посилаються і коли аналізують сексизм, не тільки расизм; із студентами проводять тренінги — назвіть десять прикладів «привілеїв білої людини» і «привілеїв людини чоловічої статі». Привілей — це сукупність факторів, що дає якійсь групі перевагу, якої ця група найчастіше несвідома. Привілей — відсутність необхідності щось усвідомлювати. За логікою привілею, чоловік не мусить задумуватися про насильство щодо жінок, бо він його не відчуває. Безперечно, треба говорити і про насильство щодо чоловіків, і про насильство взагалі, але флешмоб і не мав на меті когось виключити зі списку; він мав на меті всього лише «розпакувати невидимий наплічник».

Запретная комната «Синей Бороды»

Борис Херсонский (Одесса)
поэт, публицист, психиатр

Тема сексуальных злоупотреблений и домогательств лично затрагивает очень многих людей, я бы сказал, «по обе стороны баррикад». Но в большинстве своем женщины долгие годы держали язык за зубами. Даже сейчас с психотерапевтами на эту тему говорят с трудом и неохотно, ведь это стыдно, это унижение и поражение личности человека. А сейчас вдруг оказалось, что об этом говорить можно. И нужно.
Сегодня у нас повторилось то, что на Западе произошло в 80‑е годы, когда стал популярен термин «сексуальные злоупотребления» или «сексуальные домогательства». Мы жили в стране, где, что греха таить, во многих учреждениях начальство принимало на работу молодых женщин через постель. И все знали об этом, и даже было такое выражение: «Эта женщина поднимается по служебной лестнице с широко расставленными ногами». И все на это смотрели совершенно спокойно, помалкивали, а если и говорили мужчины — то с улыбкой. Аналогичная ситуация была когда‑то и на Западе, но там более сильное феминистическое движение, и там раньше заговорили о том, что рассматривать женщину как сексуальный объект и только — ненормально.
Я давно занимаюсь этим вопросом, и еще в 2000‑м или 2001 году мы с покойным Александром Николаевичем Моховиковым опубликовали книгу под названием «Женщины и насилие». Это произошло как раз тогда, когда в нашей стране был принят закон против домашнего насилия. Он до сих пор действует, но в нем есть анекдотический момент — недопустимость виктимного поведения. Однако подобное поведение бессознательно и основывается на пережитой в дет­стве травме, поэтому вводить такое понятие в закон было просто неправильно. Еще одна причина, по которой в нашей стране законы против сексуального и домашнего насилия плохо работают, заключается в том, что вокруг таких событий существует заговор молчания, который был в значительной степени прорван этим флешмобом.
Я бы сказал, что женщины выносят сор не из избы, а из души. И его выносить нужно, потому что держать это в себе, никому не рассказывая, чрезвычайно тяжело и травматично. Ничего плохого в публичности нет, наоборот, это свидетельствует о том, что с темы снято общественное табу. Хотя я думаю, что те, кто решились заговорить о случившемся — это небольшой процент из тех, кто в действительности пережил подобную травму. Добавлю, что заговорившие, судя по всему, уже проработали происшедшее.
На тему сексуального насилия существует множество мифов. Один из них — «Женщина всегда сама виновата». Есть даже русская поговорка: «Сучка не захочет, кобель не вскочит». Второй миф — «Суд всегда на стороне женщины, даже если она неправа». Это совершенно не так. Позиция жертвы изнасилования или сексуальных домогательств практически всегда ущербна. Ведь это жертве приходится сдавать анализы, проходить медицинские осмотры, неоднократно рассказывать, что с ней произошло, и даже проходить психологические экспертизы, которые установят, нет ли у нее внушаемости или склонности к фантазированию. То есть система делает все, чтобы жертва не чувствовала себя хорошо.
Многие мужчины заявляют, что броская одежда, открывающая женское тело, провоцирует их. Но и это тоже миф. Женщина может одеваться как угодно, если только какие‑то вещи не ограничиваются законом. Из того, что женщина вышла в коротких шортах или короткой юбке и на высоких каблуках не следует, что ее можно оскорблять, что ей вслед можно отпускать сальные шутки. Из этого следует только то, что женщина хочет видеть себя сексуально привлекательной и иногда — провокативной. Но на то это и провокация чтобы на нее не поддаваться. Кстати, что‑то я не слышал о сексуальном насилии на нудистских пляжах, либо в саунах в тех странах, где они общие. В старых русских банях в мыльной мылись вместе, да и предбанники были общие, но никакой провокативности!

Самый главный результат этой акции: в массовом порядке женщины поняли, что о насилии можно говорить, и мужчины, склонные к нему, поняли, что не могут рассчитывать на молчание жертвы

Я думаю, флешмоб оставит след в общественном сознании. Это все равно что ввести в обиход нечто, например новую валюту. Самый главный результат этой акции: в массовом порядке женщины поняли, что о насилии можно говорить, и мужчины, склонные к нему, поняли, что не могут рассчитывать на молчание жертвы. Это перелом в нашем отношении к проблеме, и только первый ход, который должен быть продолжен. Мы видим, что данной темой заинтересовались многие средства массовой информации, следовательно, внимание людей к этому будет приковано. Думаю: как результат, в нашей стране неизбежно должно произойти то, что произошло на Западе.
Я думаю, для многих мужчин, признавших, что они были склонны к насилию, открылся путь к раскаянию как публичная, «общая» исповедь. Это сейчас мы привыкли, что каждый лично что‑то шепчет священнику, а много лет назад в русской православной церкви была очень распространена общая исповедь, когда священник перечислял грехи и люди отзывались на них. Так, к примеру, исповедовал Иоанн Кронштадтский, а в недавнее время — покойный митрополит Сурожский Антоний (Блюм).
Бывает ли так, что женщина оговаривает мужчину? Я, как практикующий специалист, знаю о таких случаях. Подобная неприятная история произошла много лет назад с одним моим знакомым в Штатах. Его пациентка пожаловалась, что он приставал к ней во время сеансов. Смешно, что обвиняемый был сухонький пожилой мужчина, а обвинительница — тридцатилетняя мощная афроамериканка. Конечно, в итоге психотерапевта оправдали, однако на разбирательства ушло три года, в течение которых ему было запрещено практиковать. Но на один такой случай приходится сотни других, когда женщины действительно подвергаются сексуальному насилию. Одна из участниц флешмоба начинает свою исповедь: «Когда меня впервые изнасиловали…». То есть с ней, как и со многими другими, такое происходило не единожды. Особенно ужасно сексуальное насилие в семьях, жертвой которого, как правило, являются дети и подростки. Насильник — отчим, отец, старший брат. А мать чаще всего становится на сторону насильника и ненавидит жертву.
Заговорить о проблеме не значит решить ее. Но это первый, необходимый шаг.