Беседуем с легендарным украинским актером Алексеем Горбуновым о его творческом происхождении, о современной ситуации в украинском кинематографе, о счастье, любви и смерти.
«За эти два года люди моей страны Украины вдохнули в меня жизнь и прицепили крылья. Врачи, воины, водилы, дяди по 60 лет, которые под обстрелами без денег возят хлопцам — кто воду, кто сигареты… Вот они и есть моя страна. Она не в телевизоре, не в Верховной Раде»
Алексея Горбунова я впервые увидела в фильме Станислава Клименко «Каменная душа» по одноименной повести Гната Хоткевича. Качественная экранизация украинской классики, выпущенная в 1988-м. XIX век, Гуцульщина, национально-освободительное движение народных повстанцев — опришков. Горбунов играл там сельского управителя Юриштана, который участвует в жестоких расправах над опришками, их близкими и пособниками, а потом сходит с ума от сильного неразделенного чувства к Катерине, забив любимую женщину насмерть кнутом. В этой картине Горбунов снялся со своим учителем Константином Петровичем Степанковым, который в 1980-м взял его к себе на курс сразу же после знакомства. Познакомила их супруга Степанкова Ада Николаевна Роговцева, Горбунов тогда работал в Театре имени Леси Украинки монтировщиком сцены.
Надо сказать, с классическим репертуаром у Алексея Сергеевича не сложилось; помимо Гната Хоткевича, была еще «Яма» по повести Александра Куприна (революционер Симановский) и шут Шико в трехсерийной картине Владимира Попкова «Графиня до Монсоро». Шико не только принес артисту всенародную любовь, но и стал переломным моментом в карьере. К концу 90-х отечественное кинопроизводство практически остановилось, и Алексей Горбунов начал активно сниматься в России, будучи уже заслуженным артистом Украины. Вообще, в Москву он уехал не из-за кино, а из-за театра. Его позвал Олег Меньшиков в свое «Театральное товарищество 814», и восемь лет Горбунов там проработал, играя на знаменитой сцене Моссовета («Кухня», «Игроки»). Параллельно снимался, все больше и больше, по пять-шесть картин в год. Работал с Валерием Тодоровским, Андреем Кавуном, Алексеем Учителем, Филиппом Янковским. За роль в фильме Никиты Михалкова «12» (9-й присяжный) получил премию «Золотой орел» (ее тогда разделили на всех актеров). Значительная часть его фильмографии приходится на сериалы — «Каменская», «Марш Турецкого», «Линии судьбы», «Красная капелла», «Курсанты»… «Лениград-46» заканчивали, когда Горбунов уже принял решение остаться в Украине, поэтому пришлось переписывать финал.
Википедия показывает 120 его фильмов, сам он говорит о 140, особенно выделяет «Я» Игоря Волошина о потерянном поколении 80-х, где сыграл безбашенного Румына. Кино автобиографическое, Волошин экранизировал свои воспоминания, к слову, по совету Алексея Балабанова, получил приз «Кинотавра» за лучший дебют и посвятил картину тем, «кто погиб не на Второй мировой, а на настоящей метафизической Третьей».
«Наша юность навечно застряла в пробке, прижимая к сердцу шприцы, косяки, коробки, а в коробке коньяк и три пластиковых стакана, за меня, за тебя, за последнего могикана». Горбунов рассказывал, что эти стихи Александра Кабанова стали песней сразу, едва он их прочел. У Алексея Сергеевича много лет своя группа «Грусть пилота», он еще широко известен как исполнитель. С недавних пор ведет эфиры на радио «Аристократы». Радио — тоже важная часть его жизни, он читал «Чапаева и Пустоту», когда в Киеве о Пелевине почти никто не слышал, в клубе «Аль Капоне» зажигал в конце 90-х и по сей день воспринимает этот клубный период и как лучшее время, и как бесценный опыт. Иногда кажется, что он слишком распыляется, хватаясь за все сразу, — радиоэфиры, аудиокниги, театр, кино, концерты… «Я начал репетировать, а потом пошел сниматься, у меня концерты — через день…». С другой стороны, у него все получается, и пока не было ни одного провала. Он везде успевает, есть в нем что-то от вожака стаи, жилистая мужская порода, редкая, но легко узнаваемая. Одно из наиболее употребляемых им слов: «сам». «Я все буду делать сам. Я это давно уже понял».
После второго Майдана Горбунов решил остаться в Украине, бросив в России основную работу вместе с основными заработками, за два года помотался по госпиталям с концертами, насмотревшись такого, чего и представить не мог, снялся в двух фильмах, бредит театром, строит планов громадье. Все сам, потому что «нельзя ходить по проторенным дорогам». В январе 2016-го удостоен звания «Народный артист Украины» и с честью его несет. Пока мы беседовали в кафе на улице Богдана Хмельницкого, я наблюдала, как это выглядит в действительности. Подходили благодарные поклонники, просили автограф, сфотографироваться, денег на портюху. Горбунов отказался только фотографироваться.
Как поклоннице мне все время обидно, что режиссеры практически не используют его невероятный актерский потенциал, по моему глубокому убеждению, Алексей Горбунов — один из лучших современных актеров. Без амплуа, с широчайшим диапазоном, поразительной органикой, но в большинстве случаев эксплуатируют его характерную фактуру, поэтому при такой сумасшедшей фильмографии у него мало ролей, которые не смоет время. И весь Шекспир, и весь Чехов, и Достоевский, и Толстой — это пока не сыгранные им роли. Надеюсь, пока. В октябре ему исполняется всего 55, возраст расцвета, вся жизнь впереди. «Ну что ты от меня хочешь?! Позвони режиссерам, спроси: «Че Горбунов у вас не играет?». У меня нет возможности спросить всех режиссеров, до некоторых и не дозвониться, поэтому, как сейчас принято говорить, я просто оставлю это здесь.
ШО Я, Алексей Сергеевич, когда вижу вас последнее время в каких-то телесюжетах, где вы эмоционально обращаетесь к выдающимся деятелям современности вроде бывшего министра культуры Кириленко, испытываю тихую эгоистическую радость. Ну наконец-то! Наконец-то у нас есть народный артист, который не стесняется молвить слово в простоте.
— Мне многие уже говорили: «А можно побольше таких текстов!». Вообще, я не ожидал, что все так радикально будет. Что, вернувшись на родину уже довольно известным артистом, все начну с нуля. Абсолютное ощущение, что обнулился полностью! Я закончил институт в 1984-м, 11 лет проработал на киностудии Довженко, потом уехал в Москву, в 2013-м вернулся, и такое впечатление, что пришел на Довженко 1984-го.
ШО Ну, у нас не везде 1984-й. Это вы идеалист. У нас в некоторых театрах — середина 70-х. Вы, к слову, на что рассчитывали?
— Я в Москве работал 11 лет, откуда я мог знать, что до такой степени?
Что сплошное болото так и осталось. Нет, даже страшнее стало. Потому что то болото, которое я застал, когда уезжал, оно хоть профессиональное было. На Довженко тогда все цеха работали. Живой был еще Быков, Брондуков, Миколайчук…
ШО Мащенко.
— Мащенко! Цвиркунов Василий Васильевич, муж Лины Костенко, директором был, герой, ветеран настоящий, а не как эти нынешние клоуны… У нас же все «довженковские» старики воевали. На 9 Мая надевали ордена, мы, молодые артисты, это видели: реально люди — боевые офицеры. Крутейшие режиссеры, сценаристы, операторы. Я уже не говорю о том, что это была третья киностудия в Союзе по мощности кинопроизводства после «Мосфильма» и «Ленфильма».
ШО Одесская же еще. Какое кино снимали! «Белый пудель»!
— Ну начни вспоминать. Была Ялтинская, в те далекие времена, когда еще сказки снимали… А Одесская шикарная, но она уступала по мощности Довженко. Там самый большой съемочный павильон в Европе до сих пор — «Щорсовский».
ШО И что там сейчас?
— Да не знаю, я там пока не был. Я пока под впечатлением. Помню, как меня подъебывали по поводу моего отъезда в Москву, а я отвечал: «Да я сопьюсь, если тут останусь».
ШО Это уже после того как вы сыграли в «Графине де Монсоро» Попкова?
— Ну да. Три года длились съемки у Попкова, я за это время снялся у Валеры Тодоровского в «Стране глухих», и потом уже плотно начал сниматься в России. А в Киеве к тому моменту я давно с киностудии ушел, и другими делами занимался — десять радиостанций, три клуба…
ШО Театр еще.
— Антрепризы, да, но моим основным театром тогда был клуб «Аль Капоне», который люди до сих пор помнят — кинотеатр «Жовтень». Весь конец 90-х я работал там, в 2001-м уехал в Москву к Меньшикову в театр. «Аль Капоне» — мое самое лучшее время тогда. Три года аншлаги! Я играл у Меньшикова в «Кухне», получал за спектакль 150 долларов США, и в это время терял на дискотеке в «Жовтне» полторы тысячи долларов. Я так поездил три года и сказал: «Олег Евгеньевич, мне, наверное, нужно уже выбирать — либо Москва, либо Киев. Я больше не могу — три дня там, три — тут». Плюс я же в Киеве не спал почти: люди, дискотека, люди, дискотека, люди-люди, бабки-бабки. Это было ярко, но я театр любил. Поэтому уехал в Москву играть за 150 долларов и бросил клуб, в котором получал полторы тысячи за вечер. Мне было, что терять. Как и сейчас в Москве. Я многое оставил.
ШО А вы вот впрямь оставили? Навсегда?
— Ну как навсегда?.. Я вернулся на Батьківщину. И выбор был болезненный. Потому что как ни крути, Россия — тоже моя родина. Мой отец с Алтая, все братья двоюродные, сестры, племяши — все на Алтае живут. Вся линия отца — это город Бийск, Сибирь. Вся мамина линия — это Ворошиловград, ныне Луганск, поселок Перевальск, где похоронен мой дед. Я по маме — из семьи ворошиловградских шахтеров, а отец родился в 40 километрах от деревни Сростки, откуда родом Шукшин. А я киевлянин. И отец говорил, когда мне было пять лет: «Станешь старше, поймешь, что это за город, в котором ты родился. Будешь мне спасибо говорить до конца своих дней»
ШО Говорите?
— Молюсь и говорю спасибо папе. Меня люди сюда заставили вернуться. Те, которых я увидел на Майдане. Это и есть моя страна. Этого мне и не хватало.
ШО А от первого Майдана у вас какие впечатления остались?
— Я в 2004-м приехал семью забирать в Москву, старшей дочери шесть лет было, а Москва уже тогда показывала: снайперы на ЦУМе, танки под Киевом… Говорю: «Все, собирайтесь, едем!». Жена: «Ты шо, идиот? Выйди хоть на Майдан, посмотри!». Я пошел, а вечером мы должны были улетать. Но я неделю просидел в Киеве. Я когда встретил на Майдане своих одноклассников, знакомых и друзей, которых по 30 лет не видел, просто стал бухать, сорвал какие-то съемки, планы, и неделю не выезжал, с гитарой сидел у бочек, пел с людями у костров. И второй раз произошло то же самое. Только я уже окончательно понял, что эти люди и есть моя родина. А не политики, эти уроды и шакалы, других слов не подберу… Пацаны гибнут, кровь отдают, за что-то светлое бьются, а эти на наших глазах меняются, новые приходят и опять всю нашу веру втаптывают! Уже на последней нитке вера моя висит! И то благодаря людям. Я многих атошников вижу, врачей, волонтеров… В меня волонтеры жизнь вдохнули! За эти два года люди моей страны Украины вдохнули в меня жизнь и прицепили крылья. Врачи, воины, водилы, дяди по 60 лет, которые под обстрелами без денег возят хлопцам — кто воду, кто сигареты… Вот они и есть моя страна. Она не в телевизоре, не в Верховной Раде и не на киностудии Довженко. Не на телеканалах! Столько событий у нас за два года произошло, а там продолжают говно показывать и снимать. Культура здесь никому не нужна была как тогда, так и сейчас. Почему все в Москву рвались? Потому что там Таганка, я папе кричал в 17 лет: «Я в Москву хочу к Любимову! К Эфросу! К Стуруа! Хочу играть, как Высоцкий!».
ШО Получили ведь, чего хотели.
— Да, по итогу я этого добился, и вернулся назад. Но я, честно говоря, не был готов к тому, что приеду — и сразу ноль! Вот так, в розетку — на, блядь! И жрать нечего! И я думаю: твою мать, можно ж было как-то иначе, наверное, сделать. Похитрить… Многие ж как-то крутятся, дорабатывают в Москве, ездят туда-сюда, и я их не осуждаю, но сам так не умею. Я никого не осуждаю. Каждый выбирает свой путь. Человек взрослый, сам решает. Как ему советовать? Это молодому можно посоветовать не сниматься во всяком говне из-за денег, потому что сам себе все порубишь. А если он взрослый актер, режиссер, оператор, что ему советовать? Разные же ситуации бывают. У кого-то работа в Москве, а семья в Киеве, ну он вернется сюда, без работы, чем семью кормить? Лучше будет всем?
ШО Ну а вы чем кормить собираетесь, где работать?
— Так я работаю! Радио «Аристократы» уже полгода, концертов у меня много, снялся в двух кино и репетировать начал спектакль.
ШО Беккета?
— Нннет, не Беккета.
ШО Беккет накрылся, я так и знала.
— Беккет ничего не накрылся.
ШО Не первый раз уже. Время от времени появляется информация, что вы что-то замышляете в театре, что вот-вот, вот-вот, но так ничего и нигде.
— Юля, подожди! Что значит ничего? Я два года пьесу искал. Мы давно хотим с Одиноким ставить, но не было пьесы, я искал, нашел Беккета, начали репетировать, потом была вынужденная остановка, начали опять, он через две недели по своим делам поехал, у меня — съемки. У нас нет сроков, которые бы поджимали, мы будем ставить, мы долго запрягаем, ну так это хорошо. Очень важно было выбрать правильный материал. Завтра, послезавтра, все это медленно, но мы движемся, кроме того, по ходу появляется другой материал. Наша жизнь чем хороша — мы же на все по-живому смотрим. Да, хочется Беккета, но я вдруг понимаю, что сегодня бы уже Шукшина ставил. Прямо Шукшина, Шукшина и песни Высоцкого. Сейчас! Через месяц будет поздно, будет уже другая история. Беккет хорош тем, что он уникален, он вне времени, вне страны и конкретных персонажей. Этот театр абсурда актуален всегда. Можно его выруливать в эту сторону, а можно в ту, на этом акцент делать или на том, у него ж все общечеловеческое.
ШО Но так дергаться от Беккета к Шукшину, от Шукшина к Высоцкому, от Высоцкого к кино, тоже, наверное, неправильно, театр погружения требует…
— У меня за прошлый год концертов было волонтерских — через день! Я снялся в двух кино. Сериал «Одиночка» Виктора Конисевича, сейчас озвучка идет, наверное, с сентября начнут показывать, и заканчиваем фильм «Правила боя». Я начал репетировать театр, а потом все бросил и пошел сниматься, потому что жрать мне нечего было. Я фильмом заработал себе на год. И теперь год могу репетировать. Я истосковался по театру, ночами не сплю — так хочу играть, но дальше уже сам все буду придумывать. Я все давно понял! Я всю жизнь работаю сам! Радио придумал сам, 15 лет назад, все смеялись, я тексты читал. Сейчас уже все на радио тексты читают. А я еще 15 лет назад это предлагал: «Давайте Кастанеды кусочек, Маркеса кусочек», я первым начал все это делать, но тогда же диджеи были: «Чума-чума! Хапа-хапа! Здрасьте, ребята! Мы слушаем радио, пацанам песенку ставим, Пете-хуете…». Я говорю: «А где Высоцкий? Где рассказы Шукшина? Где радиоспектакли?». А там молодые все, по 25 лет, они на меня, как на дикого, смотрели: «Какие радиоспектакли? Какие книжки?». Рейв! Вот шо надо было! Ну вспомни 1995-1996 год, радио «Рокс», радио «Ностальжи», радио «Континент»! В Киеве было три радиостанции, я на них всех работал. Сам все придумывал. Шел вместо театра в ночной клуб, открывал один, второй, третий, биток людей, зарабатывать начинал. Мы снимали «Ночной Будильник», 1996-й год. Какая «Наша Раша»? Какой «Камеди Клаб»? Какой «95-й квартал»? Они сейчас делают то, что мы делали в 1996-м на канале «Интер». Часовая программа, я с Гнездиловым гоню, раз в неделю мы снимали бэтакамами, сами писали сценарий, приносили вещи, выстраивали раскадровку, мы были — режиссеры, продюсеры, сценаристы! Мы первыми начали эти новые профессии осваивать. Что актер должен делать? Писать, читать, петь, дудеть, скакать на голове, зашивать ботинки и развлекать публику! И этот опыт мне очень пригодился в дальнейшем. И сегодня мне не важно — снимают кино или не снимают, я пойду либо спектакль делать, либо ночной клуб открывать, либо на радио работать и, в конце концов, у меня до хера концертов, группу сейчас дергают во все стороны. Но все это я делал сам. Это моя дорога.
ШО Вы сто миллионов раз рассказывали, как попали в театр старшеклассником, и потом уже не могли ни спать, ни есть…
— Три ночи не спал, все тогда и решилось. У меня все всегда сразу решается. Степанкову Костю Петровичу, великому моему учителю, прочел одно стихотворение, он говорит: «Все, ты у меня на курсе! Малой, ты будешь лучшим артистом!». А я в Москву. А Кость Петрович: «Какая Москва? Киев, Довженко, у нас же традиция…». Потом так же Тодоровский появился.
ШО Попков.
— Владимир Михайлович для меня просто крестный отец в кино. Начиная с первой моей картины — «Груз без маркировки». Мне 23 года, и там весь старый Киев есть, почему еще люблю этот фильм…
ШО Его «След оборотня» — тоже в значительной степени киевское кино.
— Это уже 2000-й. Я тогда уговорил Попкова клуб «Аль Капоне» там снять, и это осталось в истории, в четвертой серии, для меня просто подарок.
ШО Там, по-моему, все известные в то время киевские актеры играли.
— Наши играли все, да. Само кино может быть не так интересно, но там навсегда остался Киев, которого уже нет. Я сейчас эти кадры смотрю с болью в сердце, еще вагончики с мороженым стоят, какие-то детали, которые ушли, места, которые перестроили-застроили… Ну а потом, ровно через 12 лет после «Груза без маркировки» (я уже был заслуженным), Попков взял меня на «Графиню де Монсоро» и дал мне роль Шико, которая полностью изменила всю мою жизнь. Шико тогда хотела вся Москва играть, вся. Если б не Москва, я бы, наверное, не пропал. Хотя в последнее время я там столько зарабатывал, что это позволило мне и ребенку квартиру купить, и сюда вернуться. Слава Богу, я успел все купить, и глобальных покупок мне уже не надо, а на жизнь я здесь заработаю. Но стресс получил. Как, опять все с нуля?! Опять? Потому что сидят долбоебы на телеканалах, хуйню снимают.
ШО Да не смотрите вы телевизор.
— Да я и не смотрю! Я, чтоб себя немного раздражать, включаю на пару минут, и сразу просыпаюсь, плеть беру, и начинаю правильные тексты писать, и песня у меня идет хорошо, и клокочет все сердце мое. И вот так два года. И меня спасают только наши люди, которые с политиками живут в параллельных мирах и параллельных странах. Самые честные, совестливые всегда чем-то полезным заняты, на фронте воюют, людям операции делают, детей учат, бабушки шьют маскировочные сети… А подонки постоянно мутят, курва, и, кроме бабок, им ничего не надо. Я понял одно — все сам делай, ю-тьюб, интернет, независимая режиссура… Я сейчас клип хочу снять, у меня третья пластинка выходит, и до сих пор клипа нет. Короткометражку хочу, документального кино половину снял, не закончил, мне есть, чем заняться, все время что-то зависает…
ШО Аудиокниги!
— Аудиокниги! Я еще 15 лет назад, когда это никому не надо было, на радио «Континент» потихоньку записывал. У меня огромный архив собрался, и я сейчас его использую на «Аристократах». Пишу много свежего, но и повторяю 12-15-летней давности программы, и это сегодня слушается даже лучше, чем тогда. Кастанеда стал еще более Кастанедой! Маркес — в сто раз больше Маркесом! «100 лет одиночества» сегодня еще сильнее воспринимается, чем тогда! Я сегодня на концертах наблюдаю, как люди истосковались по хорошим текстам и хотят слушать старые песни Окуджавы.
ШО Так все ж новую реальность обретает. «У могилы братской грустные посты —
вечные квартиры в перелеске.
Им теперь не больно, и сердца чисты,
и глаза распахнуты по-детски».
— Это вообще сегодня звучит еще сильнее, чем тогда. Как и Высоцкий. Стало еще выпуклее, еще понятнее. Но надо было столько испытать, столько увидеть, пережить столько боли. Все ж кровью пишется, и сегодня у меня надежда на молодых, жду только молодых, что они придут и разрулят. Это поколение безумно талантливое — что в России, что у нас.
ШО Вы не обольщайтесь только…
— Ну а во что верить тогда? Мне легче так. Я верю в тех, кого лично знаю. Те, кого я на войне вижу — это пацаны 19-20-ти лет. Я не обольщаюсь!
ШО Война — это другое, я о культуре.
— И в культуре то же самое. Это их поколение. Он в кино 20 часов лежит с автоматом! Фильм «Гвардия», наше кино. Лежит 20 часов в грязи, терпит, хочет, чтоб похоже было, чтоб ему поверили, что он солдат. Это чье поколение? Кто в бокс лучше всех бьется? Усик, Ломаченко. Чье поколение?
ШО Вы фильмы молодых режиссеров видели?
— Видел. «Племя» Слабошпицкого. Отличное кино.
ШО Очень хорошее, но Слабошпицкому 41 год.
— Ну, для меня молодой. И что, это первое его кино? Второе. И шикарно снято. Все про Украину сняли молодые. «Вавилон 13». Документ исторический, бомба. Сняли и ушли на фронт. Молодые, половина студенты. Я за них только кулаки держу. И прокуроры должны быть молодыми, и судьи, и менты. Мы все хотим честных, но покажите мне честного политика, где он? Есть Надя Савченко. Прокурором Надю Савченко на месячишко, прокурором! Постоянно говорю. И мы увидим, как все быстро меняться начнет. Только молодые и неангажированные должны прийти везде. Я с ними сталкиваюсь с разными очень — в кино, на войне, в госпитале, на улице… Даже если среди них толковых только половина, уже есть надежда. Только они могут что-то изменить, а взрослых ты не переделаешь. Вон 9 мая, смотри, люди надевают георгиевские ленточки, несут своего Сталина… Что можно в них изменить? С другой стороны, я б уже их не трогал. Ну дайте ветеранам ходить, чего вы поднимаете кипеш, чего их заебываете? Ну старые же люди. Да пусть надевают свои ленты, пусть несут красные флаги, хочет Брежнева, пусть Брежнева несет, да хочет Сталина, пусть несет Сталина. Отстаньте от них, у нас что, других проблем в стране нет? Нагонят, нагонят вечно, накалят обстановку, устроят движняк на ровном месте. Когда идут проплаченные, их видно сразу, их отсекайте, а когда пенсионеры — хули вы их трогаете? Можно ж по-умному делать. Отсекайте провокаторов, а бабушки пусть идут с красными флагами, это их праздник.
ШО Вопрос ребром поставлю. У вас обильная фильмография, во всех интервью вы говорите, что ваша актерская судьба счастливо сложилась, и журналисты вам обычно поддакивают…
— Я не говорю, что счастливо сложилась, а говорю, что грех жаловаться…
ШО Хорошо. Вам грех жаловаться, но вся мировая классика и драматургия прошла пока мимо. Еще не вечер, конечно, но пока ни одного Гамлета, Ричарда III, Каренина, дяди Вани, Рогожина, Дон Кихота Ламанчского. Я не могу спросить режиссеров, куда они смотрят, поэтому вопрос к вам: как так получилось?
— Что значит «прошла мимо»? Ты фильм «Я» Волошина видела?
ШО Я видела «Я», но я о классике.
— Неважно. То, что я не сыграл в театре, я сыграл в кино. «Я» — это и «Макбет», и какая угодно может быть классика.
ШО Нет, я конкретно о классике, а не о том, чем она может быть, и это не претензия. Ну, Алексей Сергеевич, я же не наезжаю, мне интересно ваше отношение к такой, согласитесь, странной ситуации. Есть большой артист, который может сыграть все, и почти ни одной роли классического репертуара до сих пор. Может, вам предлагали, а вы отказывались?
— Есть театр и есть кино. В кино я сыграл все, что только можно. А «Гамлета» никто 20 лет уже в кино не снимает.
ШО А «Войну и мир» каждый год экранизируют, по «Идиоту» сериал был, «Мастеру и Маргарите», Чехова экранизируют, Гоголя, там же все ваши роли.
— Ну позвони режиссерам и спроси: «Вы шо, дебилы?! Чего Горбунов у вас не играет?». А меня это не стремает, потому что у меня в год было по пять картин. Я снимался у лучших режиссеров. У Михалкова, у Тодоровского, у Кавуна! Последний сериал «Ленинград-46» Игоря Копылова. «Саранча» — охуенное кино, настоятельно рекомендую посмотреть. А самый классический материал, с которым я работал, — «Графиня де Монсоро». У меня есть 10 ролей, которые мне особенно дороги. «Красная капелла», например, для меня гораздо важнее любого «Гамлета», это мой любимый фильм.
ШО О! Мой тоже. «Вы знакомы с системой допросов в гестапо?». Оберштурмбанфюрер СС Карл Гиринг — пока ваша лучшая роль.
— Не лучшая, но одна из любимых.
ШО Собственно, на ней весь сериал держится, Гиринг же там единственный с такой внутренней драмой, конфликтом…
— Мне даже рассказывали, не знаю, правда или нет, что на канале «Россия» «Красную капеллу» показали один раз, а второй долго мурыжили, потому что зрители сильно сопереживали Гирингу, а не советскому разведчику. А это как бы неправильно…
ШО Так вы ж там всех положительных перекрыли по степени достоверности и убедительности. И образ сильный получился, в котором много человеческого. Вообще, по всем меркам качественное кино, с артистами, сценарием, с деньгами, с костюмами…
— Костюмы белорусы шили, у меня пуговицы на мундире были точь-в-точь, как у эсесовцев, со свастикой на обратной стороне. Вот до таких деталей все соблюдалось. Репетировали, в Париже снимали, в Риге полгода группа сидела, бюджет не ограничен. Поэтому и кино хорошее, и какая классика, когда есть такие роли? И когда я после этого всего попал сюда… У меня же было пять-семь работ в год, а тут я снялся в «Одиночке» и в «Гвардии».
ШО Понятно же было с самого начала, что с «Гвардией» в сложившейся ситуации хорошо не получится. Зачем надо было снимать?
— Что значит зачем?! Вот сложно женщинам бывает объяснить простые вещи! Это глоток воздуха для пацана, который с пулеметом в окопе лежит. Оно когда вышло, его больше всего смотрели те, кто воюет. Это кино для них снималось! Только для них и ни для кого больше! После премьеры на канале стали кричать: «А теперь уже по-настоящему снимем! Деньги дадим! Все дадим!». Начали люди сценарий писать, прошел год. Что? «Москаль-2», «Квартал-95», «Восемь свиданий», «Восемь поцелуев», «Восемь любовей», «Восемь Зеленских», блядь. А они кричали про «Гвардию-2». Мы сняли за копейки, за месяц четыре серии. Нам военные бесплатно самолеты дали, вертолеты дали, машины дали, ружья привезли, автоматы, артистов обучили, все бесплатно! Все люди как волонтеры работали. А канал ходил, только репу чесал: «Ну когда, когда кино? Давайте нам кино!». А потом Ткаченко, как они умеют, нагнал шума, гама: «Мы — патриоты, да будем снимать про наших воинов!». И забыли это все через месяц. Юля, прошел ровно год. Ждали продолжения. Теперь еще на полгода отложили.
А в это время сняли 16 серий «Одиночки», я старался уж, как мог, сыграть честного мента. Сейчас это дело принципа, в новой стране, на фоне этого российского говна про ментов, которое они продолжают крутить. В стране два года война, у меня внутри все аж переворачивается, когда я вижу, как они в этих кокардах бегают. Мне дико, блядь! Мне дико! Может, потому что я людей лучше знаю тех, кто воюет, я с ними связан, для меня это настоящие герои. Там о каждом роман пиши! Вот там сейчас весь материал, там Шекспиры, в судьбах этих пацанов! Что они пережили, как выходили из окружения, как по трое суток на морозе лежали, какой Ричард III? В рассказе любого пацана с фронта — сейчас Ричард III! Там вся мировая драматургия сегодня, в жизни одного солдата после обстрела. То, чего не знает здесь ни один лох, бо они сильно, сука, лагідні. На хари смотришь, думаешь: у него сердце хоть когда-нибудь за людей болит? Там дети гибнут, дети! Я уже не говорю про мирное население. Год в подвалах люди сидят, живут во всем этом. Какой Шекспир? Вот это драмы, трагедии! Когда над их хатами снаряды летают, им все равно, с какой стороны обстрелы — с нашей или с ДНР. Как им жить? Как из этого всего выруливать? Скажи? Вот я тоже не знаю. А что касается классики, для меня все очень четко. Есть театр, есть кино. И у театра возможности совсем другие, они уникальные, с кино несравнимые.
ШО Есть же экранизации. Я об этом.
— Ну их нет! Ты же видишь, что нет! У меня была экранизация украинской классики Гната Хоткевича.
ШО «Камінна душа», Юриштан.
— Да. Отличная роль, я ею горжусь. Но никто не знает ни про это кино, ни про эту роль.
ШО Здрасьте, я специально ездила в Святошино в кинотеатр, чтобы посмотреть…
— Вот ты и еще таких пять. В 88-м снимали, в 89-м показывали на Западной Украине… Там и кино, и сама книжка — бомба! Первая украинская книга, в которую я влип. А мне Степанков еще в институте говорил: Хоткевич, Хоткевич… Кость Петрович же меня все время тягал — украинская классика, украинская классика, а я — не, не, только русская. Русский театр, и все. Ну советское время, ты ж помнишь. Ориентиры были простые — либо Таганка, либо к Эфросу. На крайняк — «Современник».
ШО В Киеве Данченко свой театр тогда делал, тоже с нуля, по крупицам собирал, билеты на премьеры у метро спрашивали.
— Ну это позже было. А я ж про 1984-85 годы. Нам тогда только Москва, Москва нужна была. Бредили этой Москвой. Авторитеты, звезды… А сейчас я понимаю, что здесь надо что-то делать, и если начать, то все можно восстановить, на той же Довженко, если грамотно подойти, каналы пооткрывать, кино по-другому снимать. И театр меняется, театр другой будет. Сейчас нельзя лошить, нельзя, как политики, которые на год отстают от народа, от страны, от всего.
ШО Как у вас отношения с Москвой сейчас? Не стали там врагом?
— Мои друзья близкие в Москве как были, так и остались — Миша Ефремов и Сергей Гармаш. Мой агент в Питере — Ира, как была, так и есть. С Питером у меня ничего не менялось, Ленинград он как был всегда отдельно, так и сейчас. Я по нему скучаю сильно. В Питере мне никто никогда ничего не говорил, когда в Москве уже начиналось: «Что вы там творите, бандеры?».
ШО У Питера ж вечный антагонизм с Москвой.
— С советского времени, да. Питер все это московское купечество ненавидел, и если б не было Питера, другая б Россия была, тогда б уже о европейской России, наверное, сложно было б говорить. Питер — это русский Париж. Держит стиль, культуру, дух. Люди там скуластые и худые, они даже на молекулярном уровне от москвичей отличаются. И все самые крутые бунтари оттуда родом. Группа «Война» — половина питерских, великий художник Павленский, который ФСБ поджег, тоже из Питера.
А вообще я устал уже обсуждать свои отношения с Россией. Меня постоянно об этом спрашивают, сколько можно, у нас, что, проблем своих нет? Мы, может, кино хорошее снимаем, телеканалы у нас отличные, вооружение, экономика? У меня там немало людей близких осталось, я Москве за многое благодарен, не будь этого периода, неизвестно, как бы у меня все сложилось. Я очень признателен Меньшикову, у которого восемь лет проработал в театре, все спектакли в «Моссовете» на культовой сцене, где играла Раневская, Орлова, Плятт и другие великие. Всю Европу проехали, всю Россию. Когда я говорю о России, я имею в виду не Москву и Питер, а от Владивостока до Кушки. И общался я там с людьми — от таксистов до губернаторов. Я всегда говорю, что Россия — не Москва, и люди там разные и чуть-чуть другие, чем те, которых нам телевизор показывает. Есть Сахалин, например, есть Камчатка…
ШО Есть Магадан, совершенно отдельный космос.
— А Урал и Алтай? А эти расстояния?! Нельзя обо всем судить по телевизору и делать выводы, что в России все пидорасы и козлы. Надо разделять Кремль с его политикой и людей. Кремль — это не Россия в разрезе. Россия в разрезе для меня — это Олег Иванович Янковский, песни Высоцкого, рассказы Шукшина, советское кино, на котором я вырос. Я фильм «Бег» 20 раз смотрел, и лучше Ульянова, который сыграл генерала Чарноту, никто не сыграл. Но написано это, попрошу заметить, Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, нашим великим земляком.
ШО Вы знаете, что он украинофоб?
— Да мне до жопы, у кого он там украинофоб. У меня в 55 лет все ценности давно сформировались.
ШО Ценности сейчас активно нам заново формируют. Мы с вами, к слову, на мове ворога общаемся.
— Да пусть они говорят, шо хотят. Мова ворога. Хорошо один поэт сказал: «Жил на языке врага, умирал за Украину». Это лучшие слова, которые сейчас про Украину написаны. Вот это Киев, это и есть киевская поэзия.
ШО «Долго умирал Чингачгук, хороший индеец…». Вы о смерти часто думаете?
— Мужчина после 40 постоянно должен о ней думать. Как завещал Кастанеда. Потому что смерть от нас на расстоянии вытянутой руки. Нашим политикам Кастанеду полезно читать и почаще ощущать холодное дыхание смерти. Чтоб им высшие силы периодически напоминали об этом во время сна, и чтоб они, сука, в холодном поту просыпались. Политика — это одно, культура — другое. Я еще великих застал. Я с Евстигнеевым снимался, с Ярветом, с Яковлевым, с Немоляевой. Я снимался в России, когда здесь уже все остановилось. «Курсанты» Андрея Кавуна — мой любимый фильм. Это вообще, я считаю, лучший современный фильм о войне. Это ж история Петра Ефимовича Тодоровского, который в 18 лет ушел на фронт лейтенантом, прошел всю войну и написал «Курсантов». Он после фильма мне руку пожал и сказал: «Лиховол таким и был», и для меня это лучшая похвала.
А Кавун, кстати, год здесь сидит без работы. Один из лучших режиссеров! «Охота на пиранью»! «Курсанты»! «Кандагар»! «Шерлок Холмс», где я Мориарти играл. Это, блядь, что?! Вот так мы относимся к людям, к своим талантливым людям. Он сейчас потрясающий сценарий написал, и опять никому не надо. «Москаль-2» им надо.
ШО У меня такое впечатление, что телевизор вы все-таки смотрите…
— Ну, мне ж понимать нужно, что тут происходит, на что деньги тратят, что в мозгах творится, и каковы перспективы мои?
ШО Перспективы свои вы уже поняли. Все сам, все с нуля.
— Буду сам, да, продюсировать, снимать, читать, записывать то, что хочу, и я знаю, что сегодня людям надо.
ШО «Квартал», между прочим, тоже люди смотрят. И у Резниковича аншлаги.
— Пускай они смотрят Резниковича, а мы откроем театр, который лучший театральный пипл будет искать. Современный театр работает так. Никто не знает, где он находится, но все знают, что там гиперспектакли. Я сторонник такой теории. Как с клубом «Аль Капоне». Ни вывески, ничего. Никто не знал, где. Через год попасть было нельзя. Минус 20, толпа на морозе, девочки на шпильках: «Леша, Леша!». У нас негласное правило было: девочек нарядных без очереди, бесплатно пускать. Я приезжаю, а они на морозе, начинаю строить охрану. Но это ж как надо было клуб раскрутить! У нас все три года ни одной вывески, никакой рекламы нигде. Но Москва и Питер ездили два года в Киев, чтоб субботу-воскресенье в «Аль Капоне» погулять. Во время дефолта 98-го они жгли там последние деньги, мы тогда столько на этом заработали, в сердце Киева, на Подоле… Нельзя ходить по проторенным дорогам, надо делать свое, и я знаю как.
ШО Вы неоднократно сокрушались в разных интервью, что, дескать, нет фильма про Киев. А как про него снимать? Он же все время ускользает, мимикрирует, под новых хозяев жизни ложится. Снимешь кино, а через два года это уже будет другой город.
— Слушай, ну ускользает, да, но не ускользнет. Вот мы же сейчас в нем. И внуки-правнуки в нем жить будут. Великий город как бы ни убивали, все равно не убьют.
ШО Вы до Русановки где жили?
— Старая Дарница, возле Дарницкого вокзала, коммуналка у нас там была, а с четырех лет на Русановке, и это как был для меня лучший район, так и остался.
ШО Ну, Русановка почти не изменилась.
— Так и на Подоле этот кусочек, где «Жовтень», тоже сохранился, есть еще места, есть, хотя убили город, конечно. Но у Киева все равно особый статус. Вечный город. Его застраивают-застраивают, топят-топят, убивают, а он все равно…
ШО На семи холмах.
— Как стояла Владимирская горка, так и будет стоять. И энергетика останется. Всех великих людей, которые тут жили, и святой земли, которая этим пидорасам за все ответит. Она, кстати, уже отвечает. Строить свою жизнь надо. Самим, самим! Опять и опять повторяю. Жизнь тяжелая, кровавая, больная, но те события, которые у нас произошли и которые я ощущаю вместе с народом, как бы пафосно это ни звучало, только укрепили меня в уверенности, что у нас для счастья есть все.
ШО Только счастья нет.
— Потому что долбоебы воруют наше счастье двумя руками! Потому что у них большие закрома и они счастья себе намерили аж до неба.
ШО Ну мы ж даем красть наше счастье.
— Я хуй даю! Я, сука, цепляюсь и зубами держу свое счастье, они, правда, с верой моей из меня его вытягивают, но я держусь. И для меня сегодня счастье и смысл жизни в моих детях, в двух дочерях. Мой дальнейший путь определен моими детьми. Для меня глобальный вопрос: как будут жить они? Вот это моя драматургия, и театр, и кино, и все, шо хочешь. Я только об этом переживаю. И хочу, чтоб мои дети жили в Украине. Чтоб они сами свою жизнь устраивали. И мне важно, как в них сегодня цементируется понятие «Батьківщина». Моя старшая дочь уже две революции пережила, у нее школа на Прорезной, баррикады прямо перед школой стояли. А я гимн на Майдане выучил. В 53 года, позорище.
ШО Не только вы. Пока не положили душу й тіло, так и не выучили.
— В нем теперь каждое слово осмысленно. Поэтому он самый лучший. И флаг у нас лучший. Земля и небо. Все ж наши символы заработали. Я ими горжусь и пышаюсь, как и своим народом. Я на Майдане такой заряд получил, что живу с ним два года. У меня сейчас все лучшие друзья военные, и все лучшие моменты жизни за эти два года связаны с теми, кто воюет.
ШО Вы к декоммунизации как относитесь?
— Ленина на хуй, конечно. Но не надо тупо равнять историю. Сила народа в правдивой истории. Лукича, этого демона чистой воды, все символы коммунизма, красные звезды убрать, но, с другой стороны, есть орден Красной Звезды, за который люди платили кровью, реальная боевая награда, а не новоделовское говно. Нужно же отделять одно от другого. Как в случае с 9 мая. Это ж безмозглость! Оставьте уже пенсионеров в покое, отстаньте от этого праздника, вся страна воевала, это общая победа — Казахстана, Белоруссии, Украины, России… А чеченцев сколько погибло! Дагестанцев! Все ж кровью полито.
ШО Я, пока мы беседуем, заодно наблюдаю, как вы с поклонниками общаетесь — одному автограф, другому — «на портюху», и думаю, что это, наверное, и значит «народный артист» в действительности…
— Я когда снимался в Калуге с Янковским в «Филере» у Балаяна, тоже наблюдал, что такое народный артист. Вся Калуга — от студентов до бабушек — каждый день выходила смотреть на Олега Ивановича. Вся! Я молодым сейчас иногда не знаю, как объяснить, что значило для меня с ним сниматься. Ну это, как с Аль Пачино, наверное… Я с Янковским два раза на машине ехал из Москвы в Калугу и из Калуги в Москву, у него семерка была, он тогда только закончил съемки у Тарковского в «Ностальгии», приехал из Италии. И вот мы едем, он мне об Италии рассказывает, о Тарковском… Я за эти две поездки такой курс актерского мастерства получил, такой мастер-класс, как за четыре года в институте. Мы обо всем говорили, и я понял, что это и есть непосредственная передача опыта от мастера к ученику. Мне еще студентом Степанков твердил, что главное — опыт, главное начнется на площадке, когда вы будете рядом с мастерами, впитывайте все, впитывайте. И тогда, слушая Янковского, я впитывал каждое слово.
А заканчивали мы «Филера» на Довженко, на Киев-Волынском у нас была съемка ночная, доснимали в павильоне финал. У меня тогда мать тяжело болела, рак, 49 лет. Год после Чернобыля. Отец забрал ее из больницы, и последние полтора месяца она была дома. Я это тогда особенно не афишировал, но в группе знали, и Балаян, и Янковский. Она умерла в четыре утра, а у меня съемка в 10 на Довженко. Стресс дикий, я сижу в отупении. Родственники уже приехали, все что-то делают, я сижу, батя говорит: «Не сиди, едь на работу». Приехал, там Янковский, Балаян. Я с собой принес, мы мать помянули, и Олег Иванович тогда мне сказал то, что я запомнил на всю жизнь, потому что он в мое тогдашнее состояние попал абсолютно. «Знаешь, — говорит, — когда мать умирает, полное ощущение, что тебе в сознательном возрасте второй раз режут пуповину без наркоза». Он мне тогда объяснил то, что я чувствовал, и то, что сам себе объяснить не мог. Янковский больше ничего особенно не говорил, но как-то по-мужски — и он, и Балаян меня весь этот день поддерживали просто своим присутствием.
Олег Иванович сам очень мужественным человеком был, он же тоже тяжело болел и умирал, и болезнь его близкие скрывали, сын Филипп молчал, даже многие друзья и коллеги не догадывались. Не хотели шумихи, журналистов, всех этих, блядь, телекамер. Я тоже долго не знал, хотя мы пересекались на съемках, и в «Стилягах» играли. А потом уже мне Гармаш сказал, что Янковский на лечении в Израиле, я тут же вспоминаю, когда последний раз его видел. Вроде выглядел хорошо, импозантно, как же так? А потом сопоставил с тем, как мама умирала, это же все быстро происходит, за месяц-два. Янковский тогда, несмотря ни на что, продолжал играть в Ленкоме у Захарова в «Женитьбе». Вся Москва этот спектакль обсуждала, я все не мог попасть, и тут понимаю: надо! И мне делают пригласительный где-то за неделю до его смерти.
Я его не видел полгода, и тут он выходит, и у меня сразу слезы. Я в этом шоке так и просидел до конца спектакля. Сижу в партере, ничего не вижу, все вокруг хлопают, все его так принимают, а он исхудавший, высохший, я чувствую, как ему тяжело, они со Збруевым шутят, а у меня сердце разрывается. Проходит неделя, звонит Гармаш, говорит, что уже все, отпевают сегодня, похороны на Новодевичьем. Мы поехали, все очень скромно было, просто, сдержанно, без всего этого: венки, шествия… Только люди, имеющие отношение к семье, друзья, коллеги… Говорили очень точно — Волчек, Захаров, военных пришло много, они Янковского очень уважали, он же столько их переиграл. И меня там чувак один поразил. Подошел к могиле, цветы положил, бросил горсть земли, на боку у него сумочка, открыл, достал наган — и три выстрела в воздух. Я потом вспоминал все наши встречи с Янковским, еще со студенческих времен, и думал, как хорошо, что я успел тогда прийти в театр попрощаться. Это те моменты, которые уже на всю жизнь останутся. И со Степанковым похожая история была.
Я уже в Москве плотно снимался, мы время от времени с Костем Петровичем в Киеве встречались, он многие мои фильмы смотрел, мы обсуждали. Потом закрутился, закрутился, год не виделись. И тут с дочерью его Катей в поезде встретился, она в Москве у Виктюка тогда работала. «О, как хорошо, — говорит. — Кость Петрович о тебе все время вспоминает, мы найти тебя не можем, даже в Москве пытались через Меньшикова, но ты где-то на съемках». «А что такое?» -. «Да болеет же сильно Петрович, заедь, он прям все время о тебе, о тебе». Мы посидели в ресторане, Катя мне все рассказала, что ему уже ничего нельзя — ни спиртного, ни курить. «Хорошо, — говорю, — ждите, завтра днем буду». Сам думаю, ни фига, возьму-ка я водочку маленькую, там посмотрим. Открывает Петрович. Худоооой! Вокруг лекарства, вот, говорит, болею, мы обнялись, настроение у него поднялось: «Как Москва? Рассказывай, бухнуть есть что?». — «Так сказала же Катя, что нельзя». — «Та давай тихонько». Я достал, мы по рюмочке, потом еще по одной, и часа два говорили обо всем. Вроде ни о чем, но обо всем. И на таком позитиве с ним расставались, что у него даже аппетит появился… Приезжаю в Москву, через десять дней звонок: «Умер Петрович!». Меня тогда отпустили из Москвы на день, я приехал в Киев, пришел к ним домой, гроб уже стоял, я там с ним простился, и думал потом, как хорошо, что я Катю в поезде встретил.
Я Костя Петровича, чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю по разным поводам. Все, как он говорил, так и происходит. Олег Иванович тоже — и учитель, и великий артист, и оба они были настоящими мужчинами. Сейчас же актеров мужчин ты хуй найдешь. А эти в жизни себя вели так, как играли. Как жили, так и играли. Все время думаю, как мне повезло, что я этих людей видел, что они меня учили.
ШО «Наши мертвые нас не оставят в беде».
— Да, и Высоцкий из этой же когорты настоящих. И Виктор Платонович Некрасов. Мне пацаны рассказывали, когда в прошлом году Мариуполь бомбили, они как раз «В окопах Сталинграда» — радиокнигу, которую я 10 лет назад записал, слушали. У Некрасова же описано все то, что сейчас происходит. «Представляете, дядя Леша, — говорят, — в книжке как раз момент слушаем, когда солдат бежит по окопам и его танк накрывает, а у нас тут «Град» лупит». Я, кстати, был на могиле Виктора Платоновича под Парижем, долго искал ее, нашел, вся бурьяном заросла.
ШО Сент-Женевьев-де-Буа?
— Совершенно верно, известнейшее русское кладбище еще с белогвардейских времен, 30 километров от Парижа. Там Тарковский, Серж Лифарь, деникинцы… Искал-искал Виктора Платоновича, подходит смотритель (там все русские обслуживают): «Кого ищешь?». — «Некрасова». — «Идем, покажу, ты так не найдешь». Пришли. Обычная плита, бурьянчик и маленький стилизованный осколок. «Виктор Некрасов» — написано, даты, «Киев — Париж». Я цветочки положил, мы со смотрителем бухнули. «Ты откуда?» — спрашивает. «Из Киева, — говорю, — как и он». Вот такая могила под Парижем. Великого киевского писателя. Вот так и живем.