Об авторе:
Евгений Никитин родился в 1981 году в Молдавии, впоследствии жил в Германии и России, сейчас живет в Израиле, в городе Ришон-ле-Цион. Окончил филологический факультет МГУ. Публиковался в журналах «Новый мир», «Воздух», «Знамя», «Новый берег», «Октябрь», Homo Legens, «ШО», «Артикуляция», «Литерратура» и других с поэзией, прозой, переводами, критикой и эссеистикой. Был одним из координаторов поэтического проекта в рамках 53-й Венецианской биеннале искусств (2009). Автор трех стихотворных и двух прозаических сборников. Входил в длинные списки премий «Дебют», «НОС», «Неистовый Виссарион», в премиальный лист «Поэзии» (2020).
Мы вышли из пустого улья
* * *
Мне дочь не скажет слова «папа».
Она не может говорить.
Встаёт за ручку в два этапа.
Протяжным криком просит пить.
Жена скучает, словно птица,
на табуретке у окна.
И мне нельзя остановиться,
запить или сойти с ума.
* * *
С тех пор как мы живём в кредит,
жена на жёрдочке сидит
и смотрит не мигая.
Она уже другая.
Я приношу вино и сыр,
включаю торрент-трекер
и реагирую на мир
как дятел В. Вудпекер.
* * *
Ты просишь ад — тебе его дадут.
Как в детский сад за ручку отведут.
Гляди вокруг, невыспавшийся школьник:
ты думал, что отправят в первый класс,
но снова объявляют тихий час.
И яблоко немытое на полдник.
Где сковородки, адские котлы?
Железные кровати и столы,
на стенах намалёванные тучки…
Ты думал, что всё это перерос.
Наверное, похмелье, передоз!
Разводишь маленькие ручки.
Быть может, ты не то имел в виду,
но всё же поздравляю — ты в аду.
Держись за ногу тёти-педагога.
Теперь прощай. Я был с тобой на миг,
мой первенец, мой лучший ученик.
Начни сначала и не так убого.
* * *
В электричке воровато
бродит ветер по вагонам
Кошки, крыски спят бок о бок
Нету правых, виноватых
Лишь вороны по перронам
Ветер перья гладит, робок
А на станции Мытищи
по платформе волки рыщут
А на станции Подлипки
из дверей сигают рыбки
Крыска разлепляет веки
видит горы, долы, реки
Кошка видит только кошек
в отражении окошек
Ночью на лесной опушке
возникают человечки
Они белые, как свечки
У них мягкие подушки
Поезд мимо пролетает
Кошка крыске напевает
«Человечков не бывает»
Крыска хвостиком кивает
* * *
Тропинкою из Валентиновки
я в Болшево побрёл пешком.
Промокли летние ботинки.
Я миновал тот самый дом,
в котором наша ипотека.
Мы здесь три года не живём:
квартира на полчеловека,
и мы сдаём её внаём.
Я закурил, остановился
и посмотрел на свой балкон.
На кухне кто-то шевелился.
И свет горел под потолком.
* * *
Мне нравится, что вы больны не мной,
а точными и тонкими словами,
поэтому, когда я рядом с вами,
мне кажется, что я глухонемой.
Я здесь живу, не мучаясь виной,
не дожидаясь страшного исхода.
Когда ребёнок плачет за стеной,
я, на правах домашнего урода,
бравирую фейсбучною войной.
А если я заною: «Что со мной»,
вы просто отвечаете: «Не ной».
Сама собою моется посуда,
и мусорный пакет, не дожидаясь чуда,
уходит прочь, шатаясь, как чумной.
* * *
Всё, что я знаю, я знаю нетвёрдо.
Мягкая в луже стрекочет вода,
жёлтого диска мягкая морда
смотрит на кошку сквозь провода.
Кто был последним Плантагенетом,
как говорится, Анжу-хуежу —
я не обязан, я не об этом.
Если и знаю, я не скажу.
Дерево, кожа, чёрная глина.
В полом орехе поёт сердцевина.
Свечки спокойный, ровный огонь.
Может быть, волк. Может, ладонь.
* * *
Ты помнишь прежнее житьё?
Под виски с трубочкой нытьё,
стихов пиздливых почеркушки.
Нам дождик тикал, как часы,
и мышки прятали носы,
а кошки навостряли ушки.
Теперь другое — град и гром,
всё перевёрнуто вверх дном
и включено на перемотку.
Anxiety and boredom.
Гроза раскачивает дом,
как будто маленькую лодку.
Пройдёт весь этот Drum und Dran,
свернут весь этот Sturm und Drang,
Zeitgeist изгонят из пробирки.
Весь этот ёбаный Durmstrang
перепоёт «Forever Young»,
пердя из каждой носопырки.
И мы останемся вдвоём
и тоже что-нибудь споём —
алкоголичка и придурок.
Два старичка-боровичка,
как два морщинистых очка,
ещё сжимающих окурок.
* * *
Нас было мало на челне.
Мы никого не напрягали:
слова и числа сопрягали,
качаясь на своей волне.
Когда настал голодный год,
мы горсточкой сложили лапки
и, словно в лодке Дж. Клапки,
в них провезли последний мёд.
Но все мертвы. На первый лёд
мы вышли из пустого улья,
и стрекозиная горгулья
нас унесла, как вертолёт.
* * *
Ксюше Б. и маленькому Льву
Человек, который меня зачал,
говорит: «У меня есть арбуз.
Дуй сюда, я по тебе скучал».
А Ксюшин Лев выщипывает мне ус.
— Женя, можно к тебе приехать?
Ты где живёшь?
— Я везде живу, — отвечаю Льву.
— Я скачу по миру, как платяная вошь
по слепому шву.
«Эй, ты где!» — в трубке папин рёв.
Я и сам отцом
стал, не повзрослев,
и для дочки мне не хватает слов.
— Я тебя люблю, — сообщает Лев.
* * *
Я родился мудаком.
Ты родился мотыльком.
А Петрович не родился.
Ходит, кашляет тайком,
притворяясь, что приснился.
Так уж вышло невзначай.
Ты сгорел, я стал женатик.
А Петрович влез в халатик
и допил вчерашний чай.
Надо было по-другому.
Просыпаюсь — в горле ком.
Ночью по пустому дому
ходит котик босиком.
* * *
Я вырос среди чудовищ:
черешня, вишня, арбуз.
Капуста стучала в дверь, её звали
Голда Моисеевна.
Голда Моисеевна —
грустная капуста.
Петухи молились
«ом мани падме хум!»,
когда во время повтора серии
«Богатые тоже плачут»
за балконом убивали свинью.
Ничего не повторяется.
Я сижу на кухне, но это не та кухня.
Я слышу кота, но это не кот.
И зажигалка вспыхивает, как вулкан,
обжигая кончик носа.
* * *
Он хотел попасть на кухню,
но не смог туда пройти,
потому что холодильник
оказался на пути.
На распахнутую дверцу
посмотрел, пошёл назад.
Сел на краешек кровати,
провалился прямо в ад.
По дорожке лопушиной
крыса медленно бежит.
Этот день как будто пржит,
но еще недопрожт.
Запах вроде бы знакомый.
Дождь затаптывает дым.
Отключают свет, и снова
при свечах сидим.
* * *
1.
Ничего не надо делать.
На ветвях пылится свет.
На заборе ада мелом:
«Никого на свете нет».
Что мне делать с этим телом?
Ничего не надо делать.
Что поделать с этим адом?
Ничего не надо.
2.
У меня был ключ
от пустой квартиры.
Ты приехала, села
на шаткую табуретку.
Я достал нож и сказал,
нарезая колбасу,
что мог бы отправить почтой
тебя домой по частям.
Разве можно вот так
приходить к незнакомцу?
Тебя этот разговор,
кажется, напугал.
Мы выпили вина.
Я стал тебя раздевать.
Вернувшись из душа, ты сказала:
«Я передумала, пожалуйста, не надо».
Ну ладно, ответил я.
Я не какой-то насильник.
Нет — так нет. Мы пошли
вместе на электричку.
3.
Ты стоишь у железки.
Потом возникаю я,
тенью мысли о том,
что нужен наблюдатель.
Тихий торопится лёд.
Ветка трещит по швам.
Чёрный шмель на снегу
притворяется мёртвым.
Потом я засыпаю.
И больше нет никого.
Только свидетельство
без свидетеля.
* * *
Я встретил вас — и всё.
Портрет своей руки
убрал я со стола.
Рука моя была,
как щупальце, точна.
И слёзы, и любовь.
И маленькая вещь —
крысёнок-мистагог —
в чужой норе лежал
на ледяном зерне.
Он медленно бежал
и подвернулся мне.
И больше не дышал.
Портрет моей руки
обрюзг и поглупел,
обжил мой кабинет
и расцарапал стол.
Но я сумел отнять
его волшебный мел,
и дверцы больше нет,
куда бы он ушёл.
* * *
Что такое любовь, спросила
Аня Голубкова, критик.
Я ответил: «Кусочек сыра,
напоминающий формой клитор».
Аня клюнула и вспорхнула.
Потом внезапно умер — не я.
Это и было ответом.
А я ответил неправильно.
* * *
Душа жэжешная, фейсбучная,
хитра, как старая пизда,
такое, помню, отчебучивала,
что тело крючило и пучило,
и умирало со стыда.
И вот однажды, в шесть утра,
оно мигнуло и заглючило:
то свет, то снова темнота.
Я замер с ложкою у рта.
С тех пор сижу, тупой как чучело.
Литература злоебучая
и прочая белиберда,
все, что меня когда-то мучило,
кричало, ныло и канючило,
ушло, пропало без следа.
* * *
Приснилась Моника Белуччи,
и Дэвид Линч затосковал.
Он сам себя поцеловал,
хоть подбородок был колючий,
за плечи обнял и побрёл
куда-то в Южные Дакоты,
где в облаках парит орёл
и по ночам орут койоты.
Он через год пришел туда
бомжом, завёрнутым в газетки,
забыв, что мог бы как всегда
возникнуть прямо из розетки
— Ты, дед, от жизни не устал? —
его спросили в местном баре.
— Я с милой Моникой летал
над Виллоу Лэйк в ночном кошмаре…
Ты знаешь Монику, браток?
Она легка, как листья дыма,
она текуча, как песок,
и, словно смерть, неотвратима.
Трещат и ноют провода
от неосознанной тревоги.
Она уже идёт сюда,
она почти что на пороге.
* * *
В темноте поскрипывают трубы
Холодильник меленько дрожит
Слышатся соседские ютубы
Ржавый дождик капает под бит
А в подъезде на стене плакатик
«Не курите, будем штрафовать»
Бродишь по квартире как лунатик
падаешь в кровать
Будет всё — и сад, и лес огромный
лес огромный, белая стена
как случайный снимок монохромный
на котором только тишина
