В 1916 году он гастролировал вместе с Василием Каменским по Крыму и Кавказу, скрываясь от призыва в армию, в 1918‑м установил памятник самому себе на Театральной площади в Москве, а в 1923 году был запечатлен во время одного из сеансов гипноза — причем «подопытным кроликом» выступал не человек, а курица. Подопытная курица.
Его звали Владимир Робертович Гольцшмидт. Или Вальдемар Гольдшмидт. А еще он любил называть себя Влади‑мир. Почти как Хлебников, только тот повелевал миром, а Гольцшмидт миром владел. Он называл себя «футуристом жизни» — потому, что рисовать не умел, а стихи писал чудовищные. Бурлюк называл его «первым русским йогом», современники писали о нем как о «примазавшемся к футуризму», а исследователи авангарда именуют его сейчас «предтечей аукционизма и перформанса». Сам Гольцшмидт любил называть себя «жизнебойцем и учителем жизни». «Быть поэтом на бумаге гораздо легче, чем в жизни, в отношении к окружающему миру. Яркость красок на полотне гораздо дешевле, чем в личной жизни человека, где она переливно оживает и дает различные движения», — строки из его очерка (а может, манифеста или послания?) «Несколько слов о искусстве и о живой красоте», опубликованного в 1919 году в его книге «Послания Владимира жизни с пути к истине».
«Его звали Владимир Робертович Гольцшмидт. Или Вальдемар Гольдшмидт. А еще он любил называть себя Влади-мир.
Почти как Хлебников, только тот повелевал миром, а Гольцшмидт миром владел»
Название говорящее — автор уже находится на пути к истине и делится накопленной мудростью и знаниями с невеждами-обывателями, которые все же не безнадежны, иначе зачем вообще писать им послания. Книга вышла в 1919 году в Петропавловске-Камчатском, ставшим очередным пунктом его бесконечного гастрольного тура; на обложке ее — фотография Гольцшмидта, пристально глядящего на большой нательный крест. Это знаменитый черный агатовый «крест футуризма» Гольцшмидта; он его то ли созерцает, то ли гипнотизирует.
«Писать стихи на бумаге и писать картины на полотне не есть еще все искусство. Определеннее сказать — есть истинные поэты, есть удивительные художники, которые не пишут ни на бумаге, ни на полотне, а творят искусство из жизни. За последнее время стали появляться поэты — художники жизни, отрицающие бумагу и полотно как средство передачи своих художественных идей. Молодой философ Гольцшмидт, поэт духовной жизни человека, говорит: мои стихи — дни, мои картины — мир вокруг, мое художественное произведение — моя жизнь, жизнь человечества — высшее искусство, мое вдохновение — свобода жизнетворчества», — так писал о «футуристе жизни» его друг Василий Каменский, который, собственно, и ввел Гольцшмидта в круг футуристов.
Что мне поэты Маяковский,
Давид Бурлюк, Каменский с Камы,
С своим печатанным приданым
Их жизнетворческие хламы, —
ответил ему Гольцшмидт в стихотворении «Мой гимн».
Ни даты его рождения и смерти, ни место рождения точно не известны; то, что известно, основано на рассказах и публикациях самого Гольцшмидта. Он мог придумать себе любую биографию. На обложке единственной известной его книги указан адрес: «Москва. Париж. Тифлис. Почтамт. В. Р. Гольцшмидт». Наверное, так должно быть у настоящего футуриста.
С лекциями Гольцшмидт начал выступать в 1913 году — вначале по городам Урала и Сибири. Текст одной из них, «Духовная жизнь и физическое развитие современного человека», прочитанной в Омске 23 ноября 1913 года, был опубликован в Перми. Видимо, именно там, в Перми, он и познакомился с Василием Каменским, с которым потом не только много выступал, но благодаря которому стал постоянным «резидентом» знаменитого «Кафе поэтов», открывшегося осенью 1917 года в Москве, на углу Тверской и Настасьинского переулка, в помещении бывшей прачечной. Кафе было проектом Каменского и его друзей Давида Бурлюка и Владимира Маяковского — Гольцшмидт называл их «слонами футуризма» и быстро с ними сблизился. 1917-й вообще был для него удачным и насыщенным — лекции в Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Перми, городах Сибири; съемки в фильме «Княжна Лариса» на студии Ханжонкова, а осенью — «Кафе поэтов». Именно с этим периодом — с осени 1917‑го до осени 1918‑го — связан наибольший корпус воспоминаний о Гольцшмидте.
Выступления «футуриста жизни» строились обычно по одному и тому же сценарию. Сначала он рассказывал о преимуществах здорового образа жизни, затем демонстрировал особые дыхательные упражнения, потом — совершенно не к месту, — читал несколько стихотворений, чаще всего Василия Каменского, иногда свои. Главное было в конце. Он замолкал, сосредотачивался, а затем с размаху разбивал о голову толстые деревянные доски.
Публику он поражал прежде всего внешним видом. Голые шея и грудь (кого сейчас этим удивишь?), посыпанные золотой или серебряной пудрой волосы, серьга в ухе, массивный крест на шее. Вот как описывал его выступление поэт и прозаик Матвей Ройзман:
«На эстраду вышел атлетического сложения человек, напоминающий участников чемпионата французской борьбы. Ворот рубашки с глубоким вырезом открывал бычью шею, короткие рукава обнажали бицепсы. На лице футуриста жизни, на шее, на волосах лежали слои пудры бронзового цвета, что делало его похожим на индуса, йога. Атлет развернул широкие плечи, вдохнул с шумом воздух, раздувая мощную грудь, и стал говорить о том, что каждому человеку нужно беречь свое здоровье и закаляться. <…> В заключение футуристу жизни на огромном блюде принесли большую печеную картофелину, он положил ее целиком в рот, съел. Потом взял обеими руками блюдо, отвел его от себя подальше и с силой ударил им по своей голове. Голова первого русского йога осталась целой, а блюдо разлетелось на куски…»
В начале 1918 года Гольцшмидт за спиной «слонов футуризма» стал единоличным собственником «Кафе поэтов», которое финансировалось первоначально булочником и поэтом Николаем Филипповым. Тут же, по свидетельствам современников, он поставил за буфетную стойку свою мать, а за кассу посадил младшую сестру. Все это вызвало бурное возмущение Маяковского.
Но «футурист жизни» вовсю пользовался моментом. Он снял номер в гостинице «Люкс» на Тверской и украсил его мехами; Екатерина Баркова, первая жена художника Александра Осмеркина, бывавшая в этом номере, вспоминала, что «у него стоял там алтарь, покрытый черным бархатом, там он какие-то моления возносил».
«Кафе поэтов» закрылось в апреле 1918‑го. Но, несмотря на это, 1918 год оказался для «футуриста жизни» не менее знаковым, чем предыдущий. 12 апреля он установил полуметровый гипсовый памятник самому себе на Театральной площади; памятник был изготовлен В. А. Ватагиным и изображал гордо идущего Гольцшмидта, которого за пятку кусала собака, символизирующая мещан и обывателей. Памятник простоял недолго — его в тот же день разбили. А в июле на Петровке он устроил демонстрацию под лозунгом «Долой стыд!», пройдясь по улице обнаженным под руку с двумя обнаженными девушками. Общество радикальных нудистов «Долой стыд» существовало в Москве и ряде других городов в 1922–25 годах — получается, что Гольцшмидт стал в какой-то степени его предтечей.
После этого Гольцшмидт вновь отправился в турне — по Сибири и Дальнему Востоку. Чем дальше от столиц, тем безопаснее и сытнее — аксиома того времени. С ним порой выступали Василий Каменский, художник Николай Гущин, борец Иван Заикин и «футуристка-босоножка», дочь Тэффи, актриса Елена Бучинская. Названия лекций говорят сами за себя: «Солнечные радости тела», «Искания истинной любви и современный брак», «Футуристы жизни», «Лечение болезней гипнозом и йогой». Самым же распространенным было: «Вот как надо жить в…», — далее добавлялось название города, в котором Гольцшмидт выступал. Вероятно, во время одного из таких выступлений — или в качестве его рекламы, — и была сделана знаменитая фотография, на которой он, непривычно прилично одетый, с выпученными глазами гипнотизирует курицу. Конечно, к футуризму все это имело весьма опосредованное отношение, но слово было тогда настолько модным и «раскрученным», что под его маркой можно было продать все, что угодно. Самое поразительное — обывателей и журналистов больше всего шокировало то, что Гольцшмидт расхаживает по улицам их города без головного убора. О времена, о нравы!
«Футуристу жизни на огромном блюде принесли большую печеную картофелину, он положил ее целиком в рот, съел.
Потом взял обеими руками блюдо, отвел его от себя подальше и с силой ударил им по своей голове»
О дальнейших годах жизни Владимира Гольцшмидта известно совсем мало. Журналист Николай Вержбицкий, видевший его в 1924 году в Баку, писал, что тот «выступал в клубах с совершенно дикими стихами, а в заключение вечера, к большому удовольствию публики, раскалывал о свою голову толстенные доски». По словам Екатерины Барковой, «в 26–27 годах про Гольцшмидта было написано, что он где-то в Белоруссии наделал много ерунды, то есть соблазнял жен ответственных работников, внушал им всяческие неподобающие речи насчет йогов и т. д., те в провинции его с удовольствием слушали, а потом он накрал у них много ценных вещей и куда-то исчез. Красивый был человек».
Сведения о последних годах жизни Гольцшмидта сохранились в воспоминаниях художника Виктора Уфимцева, часто встречавшего «кругосветного путешественника и гипнотизера» во время его выступлений в городах Средней Азии. Уфимцев пишет, что Гольцшмидт умер в 1954 году «в старости, болезнях и нищете».
В старости умереть совсем неплохо; в болезнях и нищете гораздо хуже.
И все же во всех сборниках и энциклопедиях, посвященных русскому авангарду начала прошлого века, есть имя Владимира Гольцшмидта.
И вот друзья кому так ценно
Познать иным себя сейчас
Я заявляю всем вселенно
Ваш мир зависит лишь от вас.