* * *
Отдохнуть от всего. Но сначала
от себя самого отдохнуть,
чтоб полночная птица клевала
мое сердце, усевшись на грудь.
Птица, птица, мне больно и сладко,
несмотря на скулеж и нытье,
склюй, пожалуйста, все без остатка
бестолковое сердце мое.
Чтобы дул сквозь отверстие это,
сквозь отверстие это в груди
страшный ветер со скоростью света,
жизнь текла и хлестали дожди.
* * *
Лежать, по сторонам глазея,
в коляске светло-голубой,
затылком чувствуя, что фея
простёрла крылья над тобой.
И делать ручкою прохожим,
и улыбаться им в ответ.
И днём весенним, днём погожим
не лишним будет этот свет.
А то, что набежали тучи
и дождь заморосил опять,
так это даже лучше — лучше
под шум дождя младенцу спать.
Чуть набок съехала панама.
И слышится сквозь сон и гам,
как выговаривает мама
не в меру шумным воробьям.
Сельскохозяйственный романс
Когда проклюнется трава
совсем чуть-чуть, едва-едва,
как волосы у новобранца —
кузнечики и муравьи,
оставьте игрища свои,
поосторожней будьте, братцы.
Не вытопчите мураву
дикорастущую во рву
или на пастбищах колхозных.
Вам развлеченье, а она
пришла из тьмы путём зерна,
дорогой горестной и слёзной.
Из той неведомой страны,
где перед смертью все равны
и нету правых и неправых.
Но в сентябре из-за реки
толпой нагрянут мужики;
и зачарованные травы
пойдут без жалости под нож.
И я умру, и ты умрёшь.
Какие могут быть вопросы?
Кузнечики и мураши,
повеселимся от души
на светлой тризне сенокоса.
* * *
Спят взрослые и дети,
и видят сны, когда
пасутся на рассвете
улиточьи стада.
Неспешно и безмолвно
они бредут в тиши.
Неутомимы, словно,
движения души.
Они на крыльях ветра
и с тишиной в груди
летят, а скорость света
плетётся позади.
* * *
Человечество подразделяется на
две как минимум части, дружок:
кто в неполных тринадцать блевал от вина,
кто ходил в переплётный кружок.
Две как минимум части, сливаясь в одно,
образуют единый народ:
мастера — мастерят, пьют другие вино,
попадая в такой переплёт.
Ни о чём не тужа, никого не виня,
припеваючи, в общем, живут,
и в едином порыве кладут на меня
все, живущие там или тут.
Не в обиде. Ничуть. Не такое прощал —
тех жалея и этих любя.
А за то, что я пил и кружок посещал, —
я и сам презираю себя.
* * *
Грех жаловаться, и все же
я жалуюсь, как на грех:
лет двадцать гусиной кожи
не видел у пинских рек.
Уверен, что дует ветер,
не может не дуть — пора,
но я его не заметил,
прошляпил его с утра.
Ах, мне бы проснуться раньше,
а я проспал, боже мой,
и все до одной мурашки
заторопились домой.
Но нет ни тоски, ни грусти —
пожалуй, наоборот,
пока муравьи и гуси
меня переходят вброд.
* * *
Я с миром был в любовной ссоре.
Роберт Фрост
Покуда зеленели вязы
и дождь позднеиюльский лил,
я с миром в ненавистной связи
непрекращающейся был.
Мир говорил листвой зелёной
и говорил журчаньем птиц,
но не было для уязвлённой
души пределов и границ.
Она, ища, не находила
того, что было рядом с ней,
и затемняла, и темнила,
и тенью сделалась теней.
Она и видела вполглаза,
она и слышала едва,
покуда дымом «Голуаза»
не стала в октябре листва.
А птицы пели, еле-еле,
и вскоре замолчали вдруг,
пока совсем не улетели
и не облюбовали юг.
* * *
Какие наши годы?
Октябрьские воды, —
не вешние, конечно,
но это — чисто внешне.
Какие наши планы?
Черничные поляны,
берёзовые рощи
и ангелы попроще.
* * *
А. Ф.
Слово за слово… Снова и снова
и, отталкивая и маня,
не родная, но родная мова,
как Антея — держала меня.
Мать-и-мачеха. Припять и Пина.
И свiтанак и захід багров.
Возвращение блудного сына,
в говорящий на идише ров.
* * *
Я часами сижу у окна
и смотрю на сирень.
На глазах распустилась она
за какой-нибудь день.
Я смотрю на сиреневый дым,
но не вижу огня.
И становится время седым,
и летит сквозь меня.
* * *
проснуться затемно пока
ещё и птицы не проснулись
не видеть слышать рыбака
среди офонаревших улиц
несущего рыбацкий скарб
вздыхая и кряхтя под грузом
к реке где зазеркальный карп
ощупывает бездну усом
и засыпая слушать птиц
и сон увидеть на рассвете
непродолжительный как блиц
и удивительный как дети
* * *
Галочке
Примерил на себя
чужую жизнь — она,
как небо октября —
убога и тесна.
Чужая, что с неё,
поношенной, возьмёшь:
тоска, житьё-бытьё,
реки осенней дрожь.
А жизнь моя — сирень
и летний дождь слепой, —
прикид на каждый день.
«Пой, птичка, пой!»
* * *
Закругляя углы постепенно,
превращаешься в круг, —
не предательство и не измена —
это время, мой друг.
Это летом — январская вьюга,
а зимой стрекоза,
это мы, обнимая друг друга,
закрываем глаза.
* * *
Я полмесяца — каждое утро, —
лишь проснувшись — впадал в забытьё:
зацвела не сирень, но как будто —
то, что я принимал за неё.
Просыпался, вдыхая до дрожи
этот запах сиреневый, да?
Отцвела — не сирень, но похоже,
и похоже — уже навсегда.
Об авторе:
Феликс Чечик родился в 1961 году в Пинске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор нескольких поэтических книг. Лауреат «Русской премии» (2011). Живет в Израиле.
