Об авторе:
Дмитрий Юрьевич Веденяпин — поэт, эссеист, переводчик поэзии и прозы.
Родился в 1959 году. Окончил Московский институт иностранных языков им. М. Тореза (Московский лингвистический университет).
Публикации — в поэтических антологиях, а также журналах «Континент», «Новый мир», «Новая юность», «Знамя», «Воздух» и др.
Поэтические книги: «Покров» (М.: Русский мир,1993), «Трава и дым» (М.: Проект О-Г-И, 2002), «Между шкафом и небом» (М.: Текст, 2009), «Что значит луч» (М.: Новое издательство, 2010), «Стакан хохочет, сигарета рыдает» (М.: Воймега, 2015), «Домашние спектакли» (Самара: Засекин, 2015), «The Faith of a Mushroom» (The Chinese University of Hong Kong, 2017), «Птичка» (М.: Воймега, 2018).
Стихотворения Веденяпина переводились на английский, чешский, итальянский, испанский, каталонский, эстонский, японский и китайский языки. Дмитрий Веденяпин — лауреат многочисленных литературных премий, а также стипендии Фонда Иосифа Бродского.
Одуванчик
Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,
В облаке, расплывшемся от слез,
В зеркале, которое разбили,
А оно очнулось и срослось.
В комнате, как в солнечном осколке
Озера, сверкающего сквозь
Листья и ослепшие иголки,
Пляшут пряди солнечных волос;
Рыбаки спускаются по склону
По траве, блестящей от росы;
Папа говорит по телефону,
Обреченно глядя на часы.
Даже в зимней обморочной давке,
В стеклах между варежек и шуб
Тонкие секунды, как булавки,
Падают, не разжимая губ;
Но не зря в серебряном конверте
Нас бесстрашно держат на весу —
Как от ветра, спрятавшись от смерти,
Одуванчик светится в лесу.
* * *
Конечно, плохо, даже очень, но
В лесу, где листья падают на дно;
В троллейбусе, где, как птенцы на ветке,
Сидят уютный старичок в беретке
И девочка в уродливом пальто,
Которая — ты точно знаешь, что —
Лет через двадцать-тридцать — вспоминая
Вот это время (в перспективе «то»),
Кому-то, хмыкнув, скажет: «Смех! Тогда я
Носила это жуткое пальто
И ничего — носила и носила…»
И некто спросит: «Сколько тебе было?»
И женщина, прикинув, скажет: «Шесть…»
Бессмыслица, но в этом что-то есть.
* * *
Noblesse oblige. Старик совсем облез.
Чуть что — прыг-скок — и убегает в лес
Сидеть на пне, гудеть-бубнить ab ovo:
Разве мальчик в Останкине летом… И прочее…
То забывая слово,
То вспоминая…
А то летит на велике без рук,
Шурша, за кругом нарезает круг,
То забыва… то вспоминая слово,
То бабочку раздавит, то грибы…
Эх, Брэдбери бы на него и Чжоу
Чжуана бы.
Вот возвратился б он на свой чердак,
А там не так, вернее, слишком так,
Как есть — и все бы вдруг распалось,
Скажу ль, с очей упала б пелена,
И забыва б уже не отличалось
От вспомина.
Озон. Рождение слова
Запах земли и света после дождя,
Запах надежды, да? Кристиан Фридрих
Шёнбейн ликует — ozo — не зря
Лора вчера так старательно мыла пробирки.
Окают окна, попискивают воробьи,
Все как-то ясно вокруг, так сказать, аллотропно.
Клумбы, пруды, даже лужи скруглились в О3,
Что как бы не — а фактически правдоподобно.
Лора уносит пробирки — о этот звон
Чистых пробирок, сверкающих как дождевые
Капли. Шёнбейн вдыхает озон
И выдыхает его в виде слова. Впервые.
За розовым стеклом
За розовым стеклом стоит Яглом.
За ним лежит латвийский берег дальний.
И лес наверх уходит под углом
К его, Яглома, лысине печальной.
Печальна лысина, но сам Яглом ничуть.
Он дописал статью и выиграл в шашки,
И вот теперь стоит, расправив грудь,
И смотрит в даль на белые барашки.
Прозрачный ветер солнечным крылом
То тут, то там с налету режет воздух.
За розовым стеклом стоит Яглом,
Живой, как жизнь, заслуженный, как отдых.
* * *
Допустим, пляж и стрекоза —
Крылов, бряцающий на лире,
И парус, падающий за
Горизонт фигуркой в тире.
Марк Львович с профилем Кусто,
Накрывши голову трусами,
Читает — я не вижу что,
Лев Маркович читает «Знамя».
Марк Львович снял трусы — не те,
А те, которые лежали
На голове, Лев снял сандалии,
И оба двинулись к воде.
О, заповедный мезозой!
О, парус в зыбком ореоле!
О, пляж, где помесь лайки с колли
Гоняется за стрекозой!
Летучая мышь на открытии международного книжного фестиваля
Бабочка-психопатка? Свихнувшийся стриж?
Чуждая чарам воздушная черная клякса?
Тут меня осенило: летучая мышь!
Только она умеет вот так метаться.
В ожидании открытия люди толпились на
Пятачке перед входом как бы во мгле кулисы,
Где журчали фонтаны, вздыхал океан, и луна
Озаряла гибискусы, пинии и кипарисы.
Подъезжали машины. В нашем полку
Все прибывало. Это ль не праздник книжек?!
Главное ж, как обычно, происходило вверху:
Там, где порхала летучая мышь и выше.
* * *
Не обижайте гусениц — они
Ничем не хуже нас и даже лучше.
Пусть им не написать «Труды и дни»,
Но чувствовать они умеют чутче.
Какая нежность и какое в них
Бесстрашие — ни человек, ни птица,
Ни зверь не могут так! Вглядитесь в их
Точеные нефритовые лица.
Не говоря о том, что им знаком
Особый, так сказать, крылатый способ,
Что в существе нечутком мы зовем
Ответом на бескрылые вопросы.
* * *
Куда выходит эта дверь?
Не знаю даже.
Смеркается — ведь так теперь
Никто не скажет.
Для тех, кто чувствует родство
Вот с этой рощей,
«Темнеет» тоже ничего,
Но как-то площе.
Околица, смятение, тракт,
Ужо, коснея…
Слова стареют — это факт,
Но все сложнее.
Зал спал — пел молодой талант
Евгений Тулес,
А вышел старый музыкант,
И все проснулись.
Старик — вот тут проснулся зал! —
Взлетел под своды —
Зане он сам музыкой стал
За эти годы.
* * *
Не невричай…
баба Нюра
Эйнштейн сказал: «Мир нужно объяснять
Так просто, как возможно, но не проще».
Не знаю почему, когда мне было пять,
Я рисовал одни березовые рощи:
Стволы в веснушках, листики вразлет…
Сегодня я еще рисую сосны.
Шаг небольшой, но все-таки вперед,
Хотя, конечно, несерьезный.
А с точки зрения сосен и берез
Вообще назад — в чем их урок недушный?
Не суетись, расти себе, где рос,
Не бойся показаться скучным.
Кого волнует твой диапазон,
Разнообразие тем и все вот это?
Кто этот вечно недовольный он?
А главное, при чем тут ты вообще-то?
Не невричай — тебя не предадут!
Кто любит, не разлюбит — дело в шляпе.
Рисуй себе свой лес и прыгай тут,
Как если б ты вернулся к маме-папе.
* * *
Вопрос один, да даже не вопрос —
В протуберанцах нерожденных звезд —
А нечто между ласточек и ос —
Сгоревших солнц и разоренных гнезд —
Ответ, да даже не ответ, как муха,
Просверкивает — вжих — и тишина —
Едва, но все же различимый на
Периферии зрения и слуха.
* * *
Муравей, пересекающий тропинку.
Человек, переходящий площадь.
Муравей еще несет травинку,
Человек — блокнот и то не толстый.
Человек сидит в кафе на Сене
(На реке), мечтая о прекрасном.
Муравей несет бревно, как Ленин,
И о чем он думает — неясно.
Человек чего-то там наметил,
Человеку явно интересно.
Звать его, допустим, Джакометти.
Имя муравья мне неизвестно.
