Это второе интервью Михаила Шишкина журналу «ШО». Первый раз мы беседовали в 2011‑м, после выхода «Письмовника», незадолго до победы в «Большой книге». Нынешнее — совсем другое: Шишкин говорит о том, что больше не пишет романов, не читает художественную литературу, не ездит в Россию, не любит давать интервью. При этом литературной работы у него меньше не стало. В нынешнем году у писателя выйдет три книги нон-фикшн: одна на русском и две на немецком.
ШО Когда-то горожане начинали день с новостей печатных СМИ, потом — телевизионных, теперь — электронных. Вы утром новости в интернете просматриваете? Какие сайты предпочитаете?
— «Эхо Москвы», «Каспаров.ру». Помню, в детстве на даче дедушка в полдень получал вчерашнюю «Вечерку» и сидел с ней в кресле на крыльце. Теперь кажется странным — что там можно было читать? Интересно, что скажет мой будущий внук, если взглянет когда-нибудь в каком-то электронном архиве на сегодняшние сайты.
ШО Есть ли среди ваших закладок в браузере русские сетевые ресурсы? Или даже так: есть ли русские ресурсы, которым вы этически и эстетически доверяете?
— Последние эссе «Бегун и корабль» о Владимире Шарове и «Больше чем Джойс» о последнем годе жизни писателя и о Finnegans Wake я опубликовал на Colta.ru.
ШО Вы все реже бываете на родине. Вас это удручает или не очень?
— Последний раз я был в России в 2014 году. И больше туда не езжу. Конечно, меня это удручает. Я всегда говорил, что слово «эмиграция» принадлежит к словарю устаревших понятий, как «телеграф» или «КПСС», что в XXI веке границ нет, что можно и нужно жить везде, а писателю особенно. Неважно, где ты живешь, важно, что и как ты пишешь. И я не изменился, но моя страна на глазах менялась и эмигрировала из XXI века в средневековье. И вот так получилось, что я двадцать пять лет живу по всему миру, но теперь стал новым русским эмигрантом.
Знаете, что больше всего удручает? Что люди там делают вид, будто ничего не происходит, что нет войны, что их страну не взяли бандиты в заложники. Они делают вид, что ведут нормальную литературную жизнь с премиями и ярмарками, что можно оставаться порядочным человеком и при этом стать членом «президентского совета по культуре». Понимаю прекрасно, что у заложников не так много свободы выбора. Но ведь необязательно лезть садиться за один стол с воровской властью. Вопрос из незабвенного «Дракона» Шварца, этой единственной действующей российской конституции, никто не отменял: «Всех учили, но зачем же ты оказался первым учеником, скотина этакая?»
ШО Следите ли вы за современной русской литературой? Смотрите ли новое российское кино?
— Если люди, которым я доверяю, советуют что-то, то читаю и смотрю. Но за последнее время ничего откровением так и не стало.
ШО А если не российское? Были ли у вас в последнее время какие-то сильные впечатления, связанные с художественными книгами, фильмами, спектаклями?
— Может быть, это связано с возрастом? Если Тарковский буквально взрывает тебя в юности, то, наверно, вряд ли уже что-то может на тебя произвести подобное по силе впечатление в преклонном возрасте. Да и не ждешь уже, честно говоря, никаких откровений. А тем более в литературе. Что-то может быть здорово сделано, талантливо, лихо, умно, оригинально, но вот чтобы откровение — нет.
ШО Возможно, я зря спросил именно о художественной литературе. С возрастом мои знакомые постепенно отказываются от фикшн, а писатели все реже читают коллег. С вами это тоже происходит?
— Именно. По своей воле читаю только мемуары, причем интересно читать, конечно, о своем времени, о знакомых. Мемуарная литература — это ведь волна, которая захватывает в свое время каждое поколение. Люди моего поколения пишут о своей молодости, а значит, и о моей. Читаешь, будто про себя, ведь авторы описывают те же улицы в то же самое время, когда и я по ним ходил, вспоминают людей, с которыми и я в то время сталкивался.
Самые последние мемуарные книги, которые прочитал: «То, что нельзя забыть» Бориса Заборова, «Бегство» Максима Шрайера. Сам я мемуары писать никогда не собирался. Но вот ушел мой друг и огромный, невероятный писатель Володя Шаров, и я написал текст о нем. Я два месяца, пока работал над эссе, с Володей все время разговаривал. А потом текст закончился, и Володя ушел. В общем, читать воспоминания — это одно, а писать их — совсем другое.
ШО Последний ваш роман, «Письмовник» вышел восемь лет назад, а в позапрошлогоднем сборнике «Пальто с хлястиком» большинство текстов относится к нон-фикшн. Есть ли у вас намерение продолжать писать романы?
— Нет. А зачем? Если отвечу себе на этот вопрос — напишу еще. Роман ведь не для читающей публики. Это способ себе самому что-то очень важное доказать. Я себе доказал. Мне теперь интересно себе доказывать что-то еще. В молодости было интересно писать о себе, теперь — о других. Весной выйдет книга «Буква на снегу. Три эссе. Роберт Вальзер, Джеймс Джойс, Владимир Шаров». Перевести Вальзера на русский совершенно недостаточно. Его нужно полюбить, а в переводе это непросто. Я хотел поделиться с моим читателем любовью к этому странному автору, и получилось большое эссе о нем. Вальзер умер в старости на прогулке, на полицейской фотографии он лежит на снегу, как буква неизвестного алфавита. Это дало название всему сборнику. В эссе о Джойсе я пишу о его последнем годе жизни и о Finnegans Wake. Эта книга казалось загадочной и недосягаемой, но сейчас, когда есть сайты в интернете, на которых можно найти больше 80 000 примечаний практически к каждой строчке, если не к каждому слову, этот текст доступен каждому, было бы желание. Шаров — писатель еще не понятый и не прочитанный по-настоящему, но он относится к тем авторам, которые начинают расти после смерти. Для будущих историков литературы мы будем его современниками. Эти три писателя ничем друг на друга не похожи. Их объединяет только масштаб, который не всем очевиден при жизни.
ШО Пробовали ли вы писать по-немецки?
— В 2019 году выходят две книги, которые я написал по-немецки. Обе, конечно, не художественная проза, а нон-фикшн. Проза создается в серой зоне отклонения от языковой нормы, а на иностранном языке нужно писать правильно. Одна написана пополам с немецким известным журналистом Фрицем Пляйтгеном (Fritz Pleitgen): по 13 глав каждый, как 13 раундов в профессиональном боксе. Я устал от того, что пишут тут о России «путинферштейеры», мало что в ней понимая. Это в России всем все давно с этой страной ясно, а тут люди действительно хотят понять, но им трудно, нужно помочь, объяснить, у них ведь нет элементарных знаний, и их без конца кормят кашей из «русской души». В книге два взгляда на один объект — западного корреспондента и русского писателя. Мы будто пытаемся прорыть туннель друг к другу в скальном массиве России, рискуя не встретиться.
А вторая книга целиком моя, называется «Мертвые души, живые носы. Введение в русскую историю культуры». Это не совсем обычная книга, это мультимедийный проект. 16 эссе, почти 500 комментариев с большим количеством иллюстраций, музыкальных и видеофайлов. Книга рассчитана на немецкую (а потом и англоязычную) публику, образованную, но мало знающую Россию. Поэтому приходится абсолютно всех и все объяснять, от «Слова о полку Игореве» до Мережковского, от Льва Книппера до «резни в Праге». Я открыл для себя новый жанр — примечание. Главное отличие — обычные комментарии должны быть сухими. А у меня это мини-романы на полстраницы или на несколько страниц. Получилось что-то вроде энциклопедии. Но обычная энциклопедия должна быть безличной, а это моя очень личная энциклопедия русской культуры. Как бумажная книга это вообще не может существовать.
«В Земле внутреннее тектоническое напряжение разряжается землетрясениями. Так же, наверное, в человечестве скапливается напряжение, которое потом разряжается агрессией, ненавистью, войнами»
ШО В текстах вашего сборника «Пальто с хлястиком» есть очень личные истории — о детстве и юности, о матери, о сыне. Не было ли у вас сомнений в том, что это можно публиковать?
— Нет, не было. Опубликованный текст подразумевает, что его читают не только мои соседи, почитатели, недруги сегодня. Этот же текст обращен к тому читателю, к которому он придет, когда сегодняшнее смоется, прихватив с собой все лишнее. Останутся только голые слова. Квинтэссенция меня. Поэтому все нужно рассказать. Иначе там не поймут.
ШО Вы теперь крайне редко даете интервью. Чем это обусловлено — стремлением к закрытости, нежеланием повторяться, намерением высказываться прежде всего в литературе?
— Вот же отвечаю на ваши вопросы. Если честно, просто некогда и очень жалко времени — так много работы с моими книгами. Но иногда вынужден все бросить и говорить. Например, когда речь идет о политике, потому что промолчать — это соучаствовать. Когда СССР ввел войска в Афганистан, все демократические страны бойкотировали московскую Олимпиаду. Швейцария, правда, прислала 60 спортсменов под нейтральным олимпийским флагом. Даже в отсутствие большинства сильнейших команд швейцарцы смогли получить лишь две медали. Стоили эти две медали того, чтобы добровольно «целовать ручку злодею»? А сейчас Россия напала на суверенную страну в Европе, захватила часть ее территории, и ни одна, ни одна страна не объявила бойкот! Я призывал в главных швейцарских газетах и на ТВ проявить солидарность не с бандитами, узурпировавшими власть в моей стране, а с заложниками и с теми, против кого ведется подлая необъявленная война. Но кто когда слушал писателей? Что важнее: мораль, совесть, демократические ценности или футбольные миллиардные прибыли?
ШО Следите ли вы за событиями в Украине? Знаете ли о грядущих изменениях в нашем языковом законодательстве? Если да, то как вы к ним относитесь?
— Слышал. Грустно. Помню, меня поразил ответ женщины, продававшей книги в Литературном музее в Одессе во время еще первого международного литфестиваля два года назад. Там было выступление швейцарской писательницы Ильмы Ракузы, и в фойе на книжном прилавке я искал ее книгу «Мера моря», вышедшую на русском с моим предисловием. Перевод на украинский был, а на русский не было. Я спросил у продавщицы, она гордо ответила: «Я продаю только украинские книги!» Увы, все идет куда-то не туда, куда хотелось бы.
ШО О нынешней российской власти вы высказывались неоднократно и вполне однозначно. Не кажется ли вам, что все более печальной становится ситуация в мире вообще? В США — Трамп, в европейских странах к власти приходят партии правопопулистского толка. У многих возникают апокалипсические настроения — есть ли они у вас?
— Есть. Было бы странно, если бы никто ничего не чувствовал. И дело, конечно, не в правых или неправых популистах. Эти внешние политические изменения ведь не причина, а лишь следствие. В Земле внутреннее тектоническое напряжение разряжается землетрясениями. Так же, наверное, в человечестве скапливается напряжение, которое потом разряжается агрессией, ненавистью, войнами. Тем более что кому-то войны нужны в самом прямом смысле — чтобы остаться у власти.
Переход от мирного дружелюбного человека к готовому убивать происходит быстро и просто. И происходит по всему миру на наших глазах. У меня месяц назад было выступление в Бремене. И вот я ехал на следующий день на поезде в Гамбург, и в поезде было много молодых крепких парней в черном. На платформе в Гамбурге они построились в колонну, человек триста, и пошли куда-то, скандируя по команде речевки «Ausländer — Scheisse!» («Иностранцы — дерьмо!») и тому подобное. В поезде они вели себя как обычные пассажиры, а когда построились в колонну — превратились в штурмовиков. Все повторяется. Везде все всегда повторяется.
«ШО» о собеседнике
Михаил Павлович Шишкин родился в 1961 году в Москве. Окончил романо-германский факультет Московского государственного педагогического института. Работал дворником, укладчиком асфальта, переводчиком, редактором, учителем иностранных языков. Автор романов «Всех ожидает одна ночь» (другое название — «Записки Ларионова», 1993, премия журнала «Знамя» за лучший литературный дебют), «Взятие Измаила» (2000, премия «Русский Букер») «Венерин волос» (2005, премия «Национальный бестселлер», третья премия «Большая книга»), «Письмовник» (2010, первая премия «Большая книга»), сборников малой прозы «Урок каллиграфии» (2006), «Пальто с хлястиком» (2017). С 1995 года живет в Швейцарии.
