Об авторе:
Олег Дозморов родился в 1974 году в Свердловске, окончил филфак и аспирантуру Уральского университета и факультет журналистики МГУ. Автор четырех поэтических книг. Лауреат «Русской премии» (2012) и премии «Московский счет» (спецприз, 2012). Живет в Лондоне.
* * *
Дед мой, Борис Александрович, мамин папа,
был раскулаченных ссыльных младший сын.
Двадцатого века его скользом задела лапа:
не был на фронте, не репрессирован.
Телегин Борис Александрович, из-под Курска,
село Бупел, в двадцать втором рожден.
Всю жизнь скрывал, что из ссыльных.
Вот, в общем-то, вся нагрузка.
А еще не вступал в партию, хотя и не лез на рожон.
Прятал свою причину и говорил, что зренье.
Как я узнал недавно, лишенцев не брали на фронт.
Помню, на семейных праздниках некоторое презренье —
свояки-то фронтовики! — легкий, неуловимый фон.
Я не гордился дедом. Не был мой дед героем.
Только рот откроет — бабушка тут же: «Молчи».
Зато научил меня в шахматы, недурно паять припоем,
строгать грамотно доски, щели замазывать у печи.
В общем, вырастил безотцовщину, пусть не мачо,
но по-крестьянски крепким простым умом.
Вот почему над гробом не мог без плача.
Да, был еще пчеловодом, геологом, грибником.
Что дед мой думал о жизни, знал ли какую правду?
Достоевского — бабушка, он — в длинных черных трусах
вечером у плиты «Известия» (но не «Правду»).
Вечером кухня — как парусник в парусах.
Стихи суть грехи. В слабости, а не в силе
пишет поэт, в гордыне. Будьте же вы, стихи,
слабыми, без спецэффектов и прочей пыли,
с нежностью обязательно, преимущественно тихи.
Отсюда речь моя пусть их, родных, полюбит,
пусть сделает все, что может, слабый ночной стишок.
У мамы и бабушки пусть хорошо все будет,
у мамы и бабушки пусть будет все хорошо.
МОТЫЛЬКУ В МЕТРО
Что ты делаешь здесь? Здесь железные ходят машины,
ты витаешь, скользя.
Здесь ворочают сумки, баулы, корзины,
здесь час пик, здесь нельзя.
Кабы я был романтик, сравнил бы с поэзией вящей
в страшном мире тебя,
накрутил бы словес и музыки добыл настоящей
(что-то там теребя).
Можешь тут полетать-повитать, можешь жить как попало,
но писать — это труд.
Надвигается шум, и толпа набежала с вокзала.
Не отсвечивай тут.
* * *
То не уральский закат озарил тополиные кроны,
то не родыгинский вальс заиграл ветеран-баянист:
гаснет Атлантики свет над холмами британской короны,
слышно фанатов «Манчестера» пьяную ругань и свист.
Многозначительно, правда? Но я не слова поговорки,
малоизвестный мотив повторяю невольно всерьёз.
Славлю я пиццы кусок после влажной домашней уборки,
в барчике «Роща» веранду с кустами ободранных роз.
* * *
Где «Юность» — всего лишь журнал,
а «Слава» — железный будильник,
я помню в подъезде подвал,
бутылки, осколки, рубильник —
бомжи здесь хранили свой скарб
и школьники мучили кошек.
…Льет дождик, юкейский накрап:
«The Hope» — задрипанный паб,
и «Glory» — зеленый горошек.
* * *
У нас вчера открылась пиццерия.
Трубил в трубу немолодой трубач.
Ажиотаж, подарки, булимия,
афробританцы, дети, ор и плач.
Надули много шариков, для смеха
навесили цветов на ворота.
Как скучно жить. Как жалко человека.
Какая ложь и подлость красота.
* * *
и четвёртой волны как писали пена
нет планктон планктоном идёшь с работы
господи думаешь неизменно
это всё или всё-таки повороты
могут быть и вообще всё у нас отчего так
оттого что скифы мы идиоты
оттого что любим кулак системы
не трудились как все до седьмого пота
от Невы до Лены пьяны и немы
или проще всё служители Иппокрены
акростих Ерёменко не сработал
* * *
Что там лежало на стуле? Ага,
спички, часы.
Что-то еще вроде бы? Ни фига.
Ладно, не ссы.
Благополучного недоизгна-
ния покров.
Светит мобильник, белеет стена.
Стих тебе в рот.
* * *
Народ не с вами. И не с нами.
Народ огромный бутерброд
соорудил с семью слоями
и отправляет прямо в рот.
Народ безмолвствует и только
тихонько чавкает. Народ
расставил рюмочки на столике.
Он мудр, он все переживёт.
* * *
Есть в британской погоде занудный развес,
протестантская точная мера.
Мелкий дождь, биссектриса из низких небес.
Ну, решайся уже, теорема.
Но, однако, бывает: как вдарит, пробьёт,
как раскатит бочонки и бочки,
к неродному асфальту по-русски прибьёт
незнакомых кусточков листочки.
Тут, почуявши гул допорхнувшей весны
(уж какое там Ultima Thule),
самозванная пена четвёртой волны
сочиняет сонеты на стуле.
Тяжкозадая сволочь садится на грудь:
«Что, задохлик? Слезай с чемоданов!»
Усыпает звездами сияющий путь.
Здравствуй, жопа, Георгий Иванов!
* * *
Осень в графстве Суррей, золото и сурик.
Белые соседи
травку засмолили, что не есть похвально. Что грустишь ты, дурик?
Все у них нормально.
Кончены работы. Опустели грядки. В небе самолеты.
Черные соседи
барбекю готовят. В самом деле, что ты?
Все у них в порядке.
Что-то завершилось, что-то не случилось.
Сосны-великаны. В воздухе как пленка.
С дымом от жаровни ввысь уходит тонко
дым марихуаны.
* * *
Мразь не должна поэтам ничего,
А ты решил, что все-таки нам должен.
Когда б ты знал в натуре, из чего
Стихи растут, ты был бы осторожен.
И вот стихи — из самых верных снов,
Мгновенного причастия свободы.
У патриотов родина без слов.
Жируй! Мы, слава богу, антиподы.
У патриотов родина — война,
Кормушка их — площадка телебасен,
Они — вранье. Вот почему одна
В Крыму и на Донбассе тишина
У ваших. Ты согласен? Ты согласен.
