Илья Кукулин
Парабасис
М. — Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2021
Илья Кукулин посетил фестиваль «Киевские лавры» в 2008 году. Помню, как мы проходили мимо мемориальной доски Марку Кропивницкому — драматургу, режиссеру и актеру, основателю первого профессионального украинского театра. Илья сразу же вспомнил другого Кропивницкого, Евгения, тоже разнообразно одаренного — известного как поэт, художник, композитор и лидер «Лианозовской группы». Так и в стихотворении о Бухарине, открывающем книгу «Парабасис», происходит совмещение времен, и сочувствующий автор хотел бы остановить для Бухарина время в 1916‑м, когда еще «все живы» и не совершилось непоправимое.
Поэт, предваряя стихи, поясняет название книги. А восходит оно к древнегреческой комедии. «Парабасис разрушал воображаемую преграду между зрителями и актерами: хористы пели, называя себя актерами и обсуждая комедию, в которой сами участвовали». В этом сборнике персонажи оживают, и некоторые, волею автора, не для зла, а для как минимум безвредных действий, если уж нельзя их исключить из истории, даже Сталин, Гитлер и Саддам. Илье Кукулину слишком тяжело мириться с существованием зла, поэтому хотя бы текстом он замысливает мифо-ритуальные практики, ориентированные на спасение, счастливую встречу, как в стихотворении «Икона «Богоматерь Бюро Находок». То есть в книге постоянно упоминаются потери, которым в каком‑то высшем смысле должно подыскаться — не компенсация, есть вещи, которые нельзя уравновесить, — подтверждение того, что человечество не растлилось окончательно и его гуманистическое будущее возможно.
Я так и вижу слушателей, к которым могут быть обращены монологи одиноко стоящего интеллигента с обостренным чувством справедливости. Некоторые имена, населяющие эти стихи, я узнала впервые — например, к своему стыду, не имела понятия, кто такой Агрон Туфа. А этот албанский поэт и прозаик еще и директор «Института исследований преступлений и последствий коммунизма». Илья словно говорит государству, в котором живет: «Отойдите (…) / позвольте не вступать в напрягающую коммуникацию — / пусть этот день отличается от всех других дней!» А читая строки «Когда пришли за чеченцами, я кричал, / потому что понимал, что следующим буду я. / Когда пришли за несистемными левыми, / я кричал, потому что понимал, что следующим буду я…», вижу рядом с Ильей белорусского поэта Дмитрия Строцева с его стихами, посвященными терзаемой Украине. Как таким авторам удается проскальзывать между капельками в своих державах — трудно представить. Илья говорит в другом стихотворении: «я постоянно жду таких стихов / которые можно разделить с другими / и авторской позиции, которой можно поделиться, / как предлагают еду вечернему внезапному гостю / вот возьми: / что у тебя то и у меня». И он написал такие стихи.
Во второй части сборника — ранние тексты Ильи Кукулина. В них он то ироничен, а то вдруг серьезен особой серьезностью человека, датировавшего стихотворение 23 августа 1991 года: «И если мы пока и существуем, / то разве в воспитании детей…» Послесловие Екатерины Захаркив написано таким языком, который сразу обнаруживает кабинетного ученого, словно оправдывая название издательства: «На протяжении всего сборника мы находим подтверждения тому, что каждое из этих понятий существует только как следствие другого: личная темпоральность инкорпорирована в историческое время и наоборот». Но главое, думается, то, что «Сочувствие персонажам-гостям, приглашенным в тексты Ильи Кукулина, — неотъемлемая стратегия его поэтико-человеческого восприятия мира, в котором центральное место занимает сокровенное переживание, часто возникающее как отклик на политическую несправедливость, но иногда оно связано с едва ли объяснимой болью самой жизни».
