Михаил Гробман с самого начала заявил о себе как еврейский художник. Важным элементом его творчества является магический символизм, наполненный образами, основанными на библейской символике, символике каббалы, средневекового еврейского искусства и магии, — это рыба, змея, треугольник, Древо познания, Маген Давид, менора, надписи на иврите. Двумя главными движущими силами человека Гробман считает интеллект и интуитивное понимание мира.
материал подготовила: Наиля Ямакова
Текстильщики. «Я вырос в рабочем поселке…»
В 60‑х годах дом Михаила Гробмана в Текстильщиках был центром, куда съезжались со всей Москвы писатели, художники и многие другие. Люди, которые возродили русскую культуру и были определены самим Гробманом как Второй русский авангард. С 1959 года Гробман устраивал показы собственных вещей и работ своих друзей — Пятницкого и Яковлева, затем, по мере роста коллекции, — почти всех авангардных художников.
Я вырос в рабочем поселке
На кромке холодной Москвы
Где в моде ходили наколки
Полууголовной детвы
<…>
Ах где то убогое время
Той послевоенной Москвы
Где ты деревенское племя
Кленовый орнамент листвы
Михаил Гробман: Назвать пять человек, которые мне близки? Яковлев, Яковлев, Яковлев, Яковлев, Яко… (смеется).
Яковлев был и остается одним из самых замечательных художников того времени. Уже тогда он очень ценился, хотя конфликта с властью у него не было, он от всего этого был далек. Он, по‑моему, единственный художник, который никогда не ругал других художников, всегда хотел найти что‑то интересное, не с целью критики смотрел он на произведения искусства, а с целью найти то, что в нем есть хорошего. Если мы говорим о величине художников, существовал в нем определенный процент гениальности — в поведении, в жизни, но прежде всего — в работах. Кроме того, что он был замечательным художником, уже в то время, в 60‑е годы, он делал те же вещи, что и художники в Европе, но только не было никакого контакта между нами. Если мы смотрим работы Яковлева того периода, мы поражаемся, насколько это было в ногу со временем, с новыми пространствами, которые оказывались с нами благодаря ему.
А вот с литературой и легче, и сложнее…
Но если называть кого‑то, то это Евгений Кропивницкий, который создал целую московскую литературную школу, это его ученик Холин — совершенно потрясающий поэт, настоящий авангардист, который опередил намного весь литературный концептуализм на Западе, это Сапгир, его товарищ, приятель и брат, ученик Кропивницкого. Красовицкий — это такой модернизм в каком‑то новом понимании. Была такая группа — Красовицкий, Чертков, Валентин Хромов… Вот эта троица… Они резко отличались от других. Чертков там был ведущей фигурой, они все хорошо знали европейскую литературу. Чертков в итоге поплатился — его посадили на несколько лет. Хромов — замечательный поэт, которого до сих пор мало знают в России, один из немногих поэтов, имевших непосредственное отношение к русскому футуризму и всей системе работы со словом. Советский народ, русский народ живет, не зная своих поэтов, как раньше они не знали, кто такой Анненский… Еще могу назвать Всеволода Некрасова. Такая разновидность новой литературы. Геннадий Айги — чувашский поэт, его стихи не были московскими или русскими, в них было влияние шаманизма и таких вещей, о которых никто не подозревал, это большое море, которое помещается под нами всеми, и оно влияло на нас. И наконец — трудно игнорировать такого поэта, как Ян Сатуновский. И список наш далеко не окончателен.
Кто ценился из поэтов в нашей среде? Хлебников, разумеется, Пастернак 30‑х годов… Мандельштам в определенной степени.
Насчет обэриутов. Всегда было такое разделение: Ленинград — Москва. Обэриуты все в основном были в Ленинграде. Москвичи искали новые слова, новые представления. Сами обэриуты были достаточно замкнуты в определенной среде. Скажем, Заболоцкий — в числе главных фигур русской поэзии тех времен. Однако власть приглушила его…
Я был в 1958 году в Ленинграде. Позвонил Ахматовой, пришел к ней на Красногвардейскую, она меня приняла, рассказывала о многом. Водила по квартире, показывала разные вещи, портрет Модильяни… Про мои стихи сказала: «Ну что вы, Ленинград вовсе не такой, приезжайте, когда будут белые ночи…»
В 1957 году на выставке 40‑летия советского искусства в Центральном доме работников искусств Гробман был арестован. Вот как сам он описывает это событие: «Вышел на сцену, взял микрофон у этих вельмож и пошел к рампе. Тут уж все поняли, что дело пахнет керосином. А я уже начал свою речь: «Бывали хуже времена, но не было подлей…» В общем, я некоторое время выступал и в какой‑то момент почувствовал, что по воздуху плыву — меня вместе с микрофоном стащили со сцены».
Второй русский авангард
Второй русский авангард — движение в русском искусстве, в первую очередь в изобразительном искусстве и поэзии, началом которого считается середина 1950‑х годов, а завершением — конец 1980‑х. Его рождение связывается с хрущевской оттепелью (1955 год) или с VI Всемирным фестивалем молодежи и студентов 1957 года в Москве. В движении участвовало 35 человек, это такие художники, как, например, Илья Кабаков, Оскар Рабин, Эрнст Неизвестный, Владимир Яковлев, Михаил Рогинский, Олег Целков, Юло Соостер, Эрик Булатов, Владимир Янкилевский и другие.
Михаил Гробман: Второй русский авангард родился в 1957 году в Москве.
Все началось с международной выставки на фестивале молодежи и студентов в августе‑сентябре 1957 года. Она отражала почти все художественные тенденции, существовавшие в тот период на Западе.
Машина времени в мгновение ока перенесла многих московских (и не только московских) художников на современное поле искусства. Были и дополнительные компоненты этой революции — новая экспозиция Музея изобразительных искусств им. Пушкина (импрессионизм, постимпрессионизм, фовизм, кубизм), журнал «Польша» и, конечно же, выставка Пабло Пикассо (1956).
Возникла маленькая группа художников, которые не пошли по линии повторения уже сделанного. Они искали свои собственные, личные способы выражения. Этот процесс, сперва невнятный, инстинктивный, становился все более осмысленным, пока не превратился в подлинную художественную полифонию.
1960 годом следует обозначить окончательное завершение периода становления.
Второй русский авангард существовал 30 лет и благополучно закончился вместе с советской властью; для чистоты восприятия назовем точную дату — 1987 год. Это был год агонии «империи зла». История завязала смерть режима и культурную жизнь в один узелок.
Второй русский авангард состоял из трех периодов.
Первый — «героический» — период родился в 1957 году, созрел к 1960‑му и существовал до 1971 года, когда лопнул «железный занавес» и возникли принципиально новые политико‑социальные условия. К 1971 году большинство «левых» окончательно реализовались — перестали появляться новые идеи. Началась стагнация художественной жизни, Москва замерла.
В 1970‑х годах родился новый период — «рефлективный» (основным методом которого был концептуализм).
Период 1980‑х годов был периодом «интеллектуально-игровым».
Евгений Леонидович Кропивницкий, сидя в крошечной комнатке деревянной развалюхи на станции Долгопрудная, воспитал целый клан авангардных художников и поэтов. С 1958 года Оскар Рабин продолжал его дело, собирая по воскресеньям у себя в бараке с глиняным полом на станции Лианозово многих и многих любителей нового искусства.
Наша группа жила интенсивной интеллектуальной жизнью и ощущала себя миром, отдельным от советского мрака.
Левиафан
В Израиле Гробман сохранил намерение основать новое еврейское искусство. Он возглавил группу «Левиафан» и создал ряд перформансов на улицах израильских городов, а также в пустыне в районе Мертвого моря.
Михаил Гробман: В 1971 году я оставил свою московскую художественную среду и уехал в Израиль. Несмотря на внешний успех (ретроспективная выставка в Тель-Авивском музее, публикации и внимание публики), я быстро осознал свое несоответствие местному искусству. Израильское искусство того времени было подчинено атлантическим идеям, я же мечтал о создании еврейской сионистской культуры, говорящей современными кодами, но не зависящей ни от кого. В 1975 году я выпускал газету «Левиафан», организовал одноименную группу учеников и приступил к созданию нового художественного пространства. Музейный истеблишмент объявил мне войну, ибо он, как это ни покажется странным для многих, был антисионистским и враждебным еврейской традиции. История этой борьбы за новое израильское искусство еще не написана, но достижения группы «Левиафан» стали интегральной частью израильской современной культуры.
Эпоха смеха
Михаил Гробман, из «Монолога еврейского художника»: Работы художника должны измеряться процентом смеха, присутствующего в них.
Смех — это коммуникация с себе подобными.
Смех — лекарство, он освобождает и живот, и душу.
Смех необходим везде, в любых произведениях человеческих рук.
Смех разрушает иллюзии.
Смех — это равенство людей перед законом.
Смех — это закон.
Смех — это счастье, которое так безуспешно ищут все люди.
Смех для художника — это тот элемент, который скрепляет самую усталую, или печальную, или радостную, или абсурдную картину, скульптуру, инсталляцию, действие или шествие.
Смех — это авангард.
Смех — это жизнь.
Смех — это обязательный признак еврейского художника и еврейского искусства.
«ШО» о собеседнике:
Михаил Гробман — поэт и художник. Родился в 1939 году в Москве. Представитель Второго русского авангарда. Основатель группы «Левиафан» и издатель одноименной газеты (1975‑1981). Автор книг «Военные тетради» (Тель-Авив, 1992), «Левиафан» (НЛО, М., 2002), «Последнее небо» (НЛО, М., 2006). Персональные выставки: Тель-Авивский художественный музей (1971), Художественный музей Бохума (Германия, 1988), Государственный Русский музей (СПб, 1999), Московский музей современного искусства (2009, 2013–2014) и др. Жил в Москве, в Израиле — с 1971 года. Живет в Тель-Авиве.
