Полицай

Полицай

С ментами я впервые столкнулся, когда жил в Германии. В тот момент я задолжал своему отчиму большую сумму денег, так что мне едва оставалось на еду. Но однажды, в конце месяца, я сумел отложить немного мелочи на поход в кино. Я хотел увидеть фильм «Матрица», который тогда только-только вышел. Однако в Шверте его посмотреть было негде. Пришлось ехать в соседний город.
Надо сказать, этот факт вызывал во мне некоторую обиду на судьбу, потому что даже на родине, в молдавском поселке Рышканы, был свой кинотеатр. Стоило ехать в Германию, чтобы жить в городе без кинотеатра!
Денег мне хватало только на электричку в одну сторону. Назад я собирался идти пешком, что по моим расчетам должно было занять несколько часов. Но фильм «Матрица» произвел на меня такое оглушительное впечатление, что я всерьез решил, будто реальность не имеет никакого значения и поехал обратно на электричке безо всякого билета.
Через несколько минут после отправления ко мне подошел толстенький человечек с необычайно добрым лицом. На ногах у него были белые панталончики, какие можно встретить у немецких крестьян на пасторальных картинках, а на носу роговые очки — точная копия очков моей бабушки из Рышкан. Я понял, что это — переодетый агент Смит.
— Добрый день. Билет, пожалуйста, — сказал он.
— Добрый день. А вам он зачем? — спросил я.
— Чтобы выяснить, не заяц ли вы.
Здесь хочется написать «я ощупал свои уши», но по-немецки это не так смешно, потому что безбилетник переводится как «Schwarzfahrer» — черный ездок.
— Я и так вам скажу, что я не Schwarzfahrer.
Тут мой собеседник неожиданно произнес фразу, которую мог сказать только агент Смит:
— К сожалению, представители рода человеческого очень любят врать!
От удивления я не нашелся, что возразить.
— У вас нет билета, — мрачно подытожил человек в белых панталончиках. Он больше не казался добрым.
— Нет.
— Почему?
— У меня кончились деньги.
— Предъявите паспорт, я выпишу штраф.
Но я не носил с собой паспорт.
— Я вызываю полицию. Пожалуйста, не оказывайте сопротивления.
Он сел напротив меня и охранял всю дорогу, чтобы я не убежал.
В Шверте он попросил проследовать за ним. Мы вышли из электрички. На перроне меня ждали двое в форме: высокий и низенький.
— Передаю вам преступника. Ехал зайцем. Паспорта нет.
— Так. Имя, фамилия! — крикнул высокий полицай.
Выражение лица у него было зверское. Наверное, он был очень зол, что его вызвали по такому пустяковому делу.
— Никитин. Евгений.
— Откуда прибыли в Германию?
— Из Молдавии.
— Это где такое — Молдавия? Это страна или город? — спросил низенький полицай.
— Материк.
— Не может быть.
— Это шутка.
— Нам тут шуточек шутить не надо! — буркнул высокий. — Цель визита в Германию?
— Живу я здесь. Вот уже три года.
— Вот вы и попались! — кровожадно сказал высокий. — Долго же вы ускользали от нас. Целых три года! Теперь мы вас депортируем обратно.
— За что? За безбилетный проезд???
— За нелегальное пребывание и нарушение законов.
— Я нахожусь здесь вполне легально. Я еврейский иммигрант.
— Не может быть, — не поверил низенький. — Евреи так не поступают.
— Вы думаете, мы вас отпустим только потому, что вы еврей? — спросил высокий.
«Еще расскажи мне про Холокост», — эта мысль отразилась на его лице.
— Чем вы докажете свои слова?
Я хотел пошутить про обрезание, но я не обрезан.
— У меня есть паспорт. Он находится дома.
— В Молдавии? — уточнил он.
— В Германии. В общежитии, на улице Zum Großen Feld.
— Знаем, знаем мы это место! — сказал высокий. — Рассадник преступности в Шверте. Нас туда часто вызывают.
— Кто? — удивился я.
— Соседние дома.
— Из-за чего?
— Из-за шума по ночам. Что ни ночь, то там водка и танцы под песню «Ти тсьэлуи мьинья фездье».
— Аресты были?
— Это мы тут задаем вопросы! — опомнился высокий. — Марш в машину. За паспортом поедем. Впрочем, я уверен, что вы врете. Никакого паспорта нет.
Меня отвезли в общежитие.
Всю дорогу я думал — вот чего они так возбудились? Наверное, в Шверте, кроме громкой музыки, никогда ничего не происходит. Немцы никогда ничего не нарушают. Шел только 1999 год. И тут вдруг — настоящее дело! Злостное уклонение от покупки билета. Синопсис детективного сериала: «Чудовищное происшествие потрясло маленький городок. За дело берутся опытные оперативники Высокий и Низкий. Распутывая нити загадочного преступления, они оказываются перед бездной. Под вопрос поставлены все их представления о реальности…»
Мы приехали в общежитие и поднялись на 4 этаж, где была моя комнатушка, состоящая из кровати, стола со стулом и полки со сборничками поэзии Серебряного века, приобретенными в «русском магазине». Я предъявил паспорт.
— Мы еще встретимся, — сказал на прощание высокий мент. — Что-то здесь нечисто. Я чувствую. Мы еще выведем вас на чистую воду.
Но он ошибся. С ними я больше ни разу не виделся. Следующее столкновение с ментами произошло у меня, когда я оказался в России и был задержан за видеопиратство. Об этом я подробно написал в рассказе «Порнография», который вошел в книгу «Про папу», и пересказывать его не буду.
Зато кроме этих двух случаев, дел с ментами я больше не имел. Меня никогда не останавливают в метро. Паспорт я предъявляю только при покупке алкоголя. Дело в том, что у меня слишком интеллигентный вид. Я даже отрастил бородку как у исламского террориста, но ментам хоть бы хны. Когда я ходил на митинги и всех вокруг начинали запихивать в автозаки, меня игнорировали. Я чувствовал себя невидимкой. С досады мне даже приходило в голову самому попроситься в автозак, но жена остановила.
Первые три года после приезда из Германии я жил в Москве без регистрации, в качестве нелегального мигранта, и менты могли вообще избавиться от меня раз и навсегда, просто депортировав в Молдавию. Но я не вызывал у них интереса. Помню, как-то в метро я увидел сцену какого-то ареста вперемешку с дракой. Я хотел пройти мимо, но тут ко мне подошел мент. Я решил, что пришло мое время. Но мент спросил:
— Хотите быть понятЫм?
— Даже не знаю. А что для этого нужно?
— Пока просто стоять здесь.
— Долго?
— Сколько потребуется! — веско сказал мент.
— А регистрация в Москве для этого не нужна? — с надеждой спросил я. Не знаю, кто тянул меня за язык.
— Нужна. А что — у вас ее нет?
— Вот прямо сейчас — нет.
— Тогда пшел вон.
На этом все и закончилось.

Порнография

В 2003 году в Германии мне пришло направление на принудительные работы в зоопарк — по линии уборки говна. Социальные службы не знали, что я уже купил билет на самолет — из денег, присланных мне пополам папой и будущей женой.
В социаламт я написал письмо:
«Уважаемые дамы и господа! Содержать меня больше не нужно. Я уезжаю в Москву и женюсь. Прощайте. С дружеским приветом, Евгений Никитин».
Никто не верил, что я уезжаю навсегда. Считалось, это какая-то блажь. Помню, в последний день я зашел в гости к маме, и меня буднично отправили в магазин за какой-то там колбасой. Следующие пять лет мы не виделись.
В аэропорту Дюссельдорфа я читал почему-то «Смерть в Венеции», и какая-то женщина сказала мне:
— Как вы можете это читать? У него такой искусственный язык. Так никто не разговаривает.
Я удивился. Это вовсе не в порядке вещей, когда в аэропорту с вами заговаривают о Томасе Манне.
— Я иностранец. Немецкий язык для меня всегда искусственный. Томас Манн или сборник популярных анекдотов — я в любом случае имею дело с другим способом мышления.
— Но почему «Смерть в Венеции»?
— В определенном смысле я сейчас сам еду на смерть, — сообщил я. — Моя прежняя жизнь сегодня закончится. О том, что меня ждет в пункте назначения, я не имею никакого понятия. Все мои привычки, способы взаимодействия с реальностью — все будет неприменимо.
Я рассказал ей про свой план. Я хотел стать другим человеком.
У меня была сумка с вещами и гитара, купленная много лет назад на блошином рынке. Катя встретила меня в Домодедово, поцеловала и отвезла к себе домой. Это был мой первый в жизни поцелуй. Наутро я поехал к папе на рынок Лужники. Папа торговал там пиратскими дисками и должен был взять меня на работу.
В метро я всю дорогу оглядывался по сторонам и всматривался в лица. Мне казалось, что я известный сетевой поэт и люди будут меня узнавать. И я сам хотел кого-нибудь узнать, но ничего не получалось.
Папу я не видел много лет. За это время его лицо раздалось вширь и стало похоже на тыкву. Папа владел несколькими точками в Лужниках, откуда диски развозились по всему СНГ. В тот же день, как на экраны выходил фильм, у папы появлялась «плохая экранка». Потом очень быстро «хорошая экранка», а за ней «пиратская лицензия». Пиратские лицухи печатали на тех же заводах, что и официальные.
Рынок Лужники был как бы отдельным государством, где тысячи нелегалов жили своей отдельной жизнью по собственным непонятным законам. Если на горизонте появлялся человек, похожий на мента или ФСБ-шника, — а многих из них на рынке знали в лицо, — торговцы тут же били тревогу. От ближних до самых дальних точек информация распространялась со скоростью ветра. Для тех, у кого не было надежной «крыши», начиналось бегство с переодеваниями. Когда человек-смерть добирался до пункта назначения, его ждали закрытые двери.
Меня поставили у шкафа с PC-играми и первым делом поручили их пересчитать и расставить по алфавиту. Кроме меня тут находилась продавщица Наташа, грустная девушка из Украины, периодически отлучавшаяся курить, пить чай или трындеть. Я не курил, не пил чая и всех боялся. Я считал и расставлял — это меня успокаивало.
Через какое-то время в точку зашел какой-то длинноволосый хиппи в синей вязаной шапочке и доверительным тоном спросил, где здесь лежит порнуха. «Сейчас посмотрим», — ответил я, немного огляделся и, заприметив коробку с тремя иксами на боку, отправил гостя в нужном направлении.
Минут десять хипарь внимательно осматривал диски, видимо, выбирая наиболее забористое дерьмо. Наконец он протянул деньги. Я позвал грустную Наташу. Наташа рассчиталась с клиентом, после чего он достал удостоверение сотрудника органов.
Нас арестовали. В точку ворвались еще несколько человек и стали все фотографировать. Откуда-то взялись две собаки. Долго ждали каких-то «понятых» — я до сих пор не знаю, что это значит.
— Где ваш главный? — спросили Наташу.
— Не знаю, я тут первый день, — ответила она. — Пожалуйста, отпустите меня! Я уеду домой, вы меня здесь больше никогда не увидите…
Главному менту все время звонили — на мобильном телефоне у него была мелодия из советского «Шерлока Холмса». Это показалось мне самым нелепым во всей ситуации.
Я видел, как снаружи несколько раз прошел папа, притворяясь случайным прохожим. Его окликнули, но он сделал вид, что ищет какие-то телевизоры и никого из нас не знает.
После этого нас увезли в милицию. Девушка Наташа плакала. Я понял, что нам пришел конец.
В кабинете следователя, — если это был, конечно, следователь, а не просто дежурный (я не имею никакого понятия о полицейских чинах), — за стареньким компьютером сидел молодой лысоватый человек и играл в Doom. На экран накатывали орды инопланетных мигрантов, а он непринужденно расстреливал их из пиксельной базуки.
— Значит, порнухой торгуем. Так-так. Регистрация есть?
— Нет. Я вчера только приехал.
— Из Кишинева, небось.
Не знаю, что выдавало мое происхождение. Видимо, на выходцев из Молдавии у этого убийцы монстров глаз был наметан безошибочно.
— Нет. Не из Кишинева.
— Тогда из Рышкан.
Тут я чуть не хлопнулся в обморок. Ладно там Бельцы или Тирасполь… Но Рышканы — поселок городского типа, один из сотен в Молдавии! Как он мог догадаться, что я родом из Рышкан? Вероятность случайного попадания была ничтожна!
Увидев мою реакцию, мент громко засмеялся.
— Значит, Рышканы.
— Ну вообще-то нет, — ответил я, придя в себя. — В Рышканах я не был уже шесть лет. Сюда я приехал из Германии. Из Дортмунда.
Теперь настала очередь мента удивиться. Потом он глубоко задумался. Изумление сменилось рефлексией, спустя секунду — каким-то мечтательным выражением: должно быть, он прокручивал перед мысленным взором сцены из попадавшейся ему в жизни порнухи. Наконец он сузил глаза и посмотрел мне в глаза совершенно определенным образом, так что его мысль четко прописалась и в моем мозгу.
Он видел во мне крупную рыбу! Немецкого Пьера Вудмана!
— Значит, из Германии… Ясненько. Понятненько. Из Германии, значит.
— Вы что — решили, что я снимаю и поставляю в Лужники немецкую порнуху? — спросил я.
— Заметим, не я это сказал, — резонно ответил мент.
— Вы ошибаетесь, — заверил я. — Я поэт. Пишу стихи.
— Поэт?
— Да.
— Из Рышкан?
— Да.
— А в Дортмунде ты что делал?
— Жил я там. По линии еврейской эмиграции.
— Еще и еврей.
— Да.
— В Рышканах евреям, небось, трудно пришлось в девяностые.
Я промолчал.
— Подытожим, — сказал мент. — Рышканский еврей из Германии приперся в Москву торговать порнухой без регистрации.
— Я не за этим приехал. Я приехал к своей девушке! И собираюсь поступать в МГУ.
На лице моего собеседника отразилась явная злоба.
— Вот уж сразу и в МГУ. Губа не дура, я посмотрю, у ваших рышканских поэтов.
Меня увели и заперли. Но через несколько часов почему-то отпустили. Как потом выяснилось, папа внес за меня крупную сумму. Катя ждала меня снаружи — трудно представить, что она пережила, обнаружив, что ее выписанный из Германии парень, двумя днями раньше существовавший только в виде аккаунта в соцсетях, загремел в ментовку сразу после материализации…
Несколько раз жизнь возвращала меня на рынок Лужники, когда я не мог найти очередную работу. При одном слухе о ментах я тут же бежал до самых Воробьевых гор. Спасался от возможной погони. Как рассказал папа, допрашивавший меня любитель Doom и хипарь, которые нас арестовывали, еще не раз заходили на точку и покупали себе актуальные новинки. Хипарь как-то объяснил папе, что именно за нестандартную внешность его и держат. Он был профессиональным оборотнем.
С Катей мы развелись спустя семь лет. Папин бизнес закрылся вместе с Лужниками, и он обнаружил себя сторожем в музыкальной школе. А грустную девушку Наташу я с тех пор никогда не видел.

Генетика

Однажды в середине 2000‑х я потерял работу преподавателя немецкого, проспав очередной визит в офис какой-то пафосной компании, предпочитавшей обучать своих сотрудников с первыми лучами солнца. Мне пришлось временно вернуться на рынок Лужники.
Была зима, в маленьких жестяных коробках, из которых состоял рынок, не топили, и торговцы согревались бесконечным кофе с водкой. Под курткой, свитером и рубашкой носили майку, а под брюками — специальные термокальсоны. Но спасал только кофе.
Мы встретились с папой в лужниковской столовой. Он был мрачнее тучи и вяло нанизывал на вилку большие вареники, похожие на отрезанные уши из «Синего бархата».
— Ем вареники, — объяснил папа.
— Я вижу.
— Это, может быть, последние вареники в моей жизни.
— Почему?
— Я ложусь на операцию. Мне будут ремонтировать спину. В 93 году я торговал столами. Носил по 10 столов за раз. На спине. Теперь она почти сломалась. Еще немного — и я не смог бы ходить.
— Что значит «ремонтировать»?
— Мне вставят в позвоночник железные штыри. Скорее всего, что-то пойдет не так и я умру. Я уже вижу свет.
Папа посмотрел на свет сквозь наиболее непрозрачный вареник и добавил:
— Ты остаешься за старшего. Будешь собирать деньги с точек и относить ко мне домой.
Итак, вообразите себе нищего литератора Никитина, разгуливающего по рынку с офисной сумкой, в которой находится 500 тысяч мелкими купюрами, так что если вытряхнуть их из сумки на сквозняке, то они, как стая потревоженных голубей, разлетятся по всей комнате.
Из этой горы бабла мне была положена одна тысяча рублей.
Папин бизнес близился к провалу. «Крыша» стала ненадежной, так как внутри разных «органов» существовала конкуренция, и было непонятно, кому платить. Точки постоянно «принимали» то менты, то ФСБ-шники: они конфисковывали весь товар и перепродавали на Горбушке.
Смысл круглосуточного сбора денег с точек как раз был в том, чтобы их не отобрали во время «приема». И не украли сами продавцы. Вечером, рассчитавшись с поставщиками, раздав зарплату и поменяв все рубли на доллары, я спускался в метро и вез всю выручку на Бабушкинскую. Самым страшным было пройти под мостом, где запросто могли ограбить.
Поставщик дисков Нострадамус — так его прозвали за особый нюх на ментов — предсказал мне тяжкие телесные повреждения. Сначала он поставил эксперимент — попросил крепко держать сумку и начал изо всех сил за нее тянуть. Мои кости затрещали, но сумку Нострадамус отнять не смог.
— Ну, тогда оторвут вместе с рукой, сказал он. — Операция простая. Один тянет за сумку, другой топором хрясь! И все.
— Почему не по голове? — спросил я.
— Дурак, что ли? По голове убить можно.
Он скептически оглядел меня с головы до ног и заключил:
— Ноги длинные. Если чего заподозришь — беги. Только петляй. Сейчас не девяностые, но всякое бывает.
И я петлял.
Памятуя о моей неспособности вставать раньше 8 утра, папа выделил мне в помощники девушку Тосю, которая подменяла меня в утренние часы.
Тося была дочерью папиной бывшей работницы. На заре его бизнес-карьеры, отмучавшись на торговле палатками, она внезапно умерла и оставила дочь. Отец шутил, что Тося могла быть его ребенком. Поэтому Тося — тоже в шутку — называла его папой. Из-за этого у отца на рынке закрепилась кличка «Папа», и так его называли здесь абсолютно все.
Тося была совершенно бесстрашной сборщицей, не боялась никаких грабителей и даже умела разговаривать с продавцами так, что они отдавали ей деньги с удовольствием. И у нее были веснушки.
Вечером мы собирались в вареничной и откровенничали.
— Как там Папа? — спрашивала Тося.
— Завтра оперируют. А потом будет месяц лежать. Но лежать ему негде.
— Как негде?
— Его жена прознала про очередную интрижку и сказала, домой, мол, не возвращайся. Забирать она его не будет.
— Я бы тоже такого прогнала. Мне знаешь, что сказал?
— Что?
— «Я твою маму так и не трахнул. Даже странно, что ты все равно хорошая получилась», — процитировала Тося.
— В каком это смысле?
— В смысле, что хоть и без его генов, а все равно хорошая. Мол, самые лучшие гены — у него. Он и мне эти гены сулил.
— Как это «гены сулил»? — растерялся я.
— Бери, говорит, мои гены, если хочешь. Деток хороших родишь. У меня, говорит, всегда хорошие детки получаются.
— Офигеть. А ты?
— Я ему: «Гены у вас, Папа, распрекрасные, спору нет. За готовность к жертве такой — низкий поклон. Но я пока воздержусь. Старенький вы очень, гены ваши, поди, стухли давно». Он мне: «У меня все свежее, как из холодильника. Ты думай. Если что, я готов».
— Папа холодильный институт заканчивал, — сообщил я с таким видом, будто это что-то объясняло.
Вечером после этого разговора я поехал в больницу. Я ничего не говорил папе. Он сам завел разговор о Тосе.
— Ты это… ласково там с ней. Не обижай. Сирота она.
— Да я не обижаю.
— Когда у нее мама умерла, это был страшный удар. Она осталась совсем одна. Ей не хватало на жизнь. Тогда я взял ее на рынок, хотя у меня не было никаких вакансий. Я придумал позицию сборщика денег. Но Тося не умела пользоваться компьютером. Вообще. У нее никогда не было компьютера, представляешь! А мне нужно было, чтобы она фиксировала всю бухгалтерию в Excel.
— И как ты решил эту проблему?
— Я поселил ее прямо у себя дома. Она была как член семьи… Мы ее кормили, поили. Днем я уходил на рынок, и она могла весь день копаться в моем компе. Сначала она училась просто пользоваться мышкой. Постепенно и Excel освоила.
— Молодец! — сказал я.
— Тося — молодец, — подтвердил папа. — Но может быть, все это было ошибкой. Не место ей на рынке… Она тогда понесла от одного поставщика… Ребенок не выжил.
Папу надо было забирать из больницы. Приехал папин приятель и отвез его ко мне. Я, будучи тогда человеком без прописки и гражданства, жил в квартире своей жены. Я поставил ее перед фактом, и она спокойно приняла появление отца в доме, хотя никакой любви к нему не питала. Сколько папа будет у нас жить и сможет ли снова ходить, было непонятно. Мы вели многочасовые беседы: у меня появился шанс выговориться за двадцать лет жизни отдельно от отца. Казалось, ему это тоже было нужно — как-то вечером он заявил: «Я чувствую себя совершенно счастливым».
Я ничего не сказал Тосе о том разговоре, но что-то во мне, видимо, изменилось. Может быть, она начала чувствовать с моей стороны какую-то заботу и приняла это за мужское внимание. Трудно сказать: чужая душа — потемки. Но однажды, когда мы спускались по эскалатору в метро, она вдруг заявила:
— У тебя есть твои стихи. А я непонятно зачем живу. Я мечтаю о ребенке.
Я промолчал.
— Как думаешь, ты бы мог изменить жене? — спросила она.
— Думаю, да. Я весь в отца.
— А давай ты сделаешь мне ребеночка.
Я опешил.
— Как ты себе это представляешь?
— Мы выберем день, когда тебе будет удобно. Ты приедешь ко мне. Ну и все как у людей.
— А если с первого раза результата не будет?
— Тогда повторим. Ну как? Мне ничего не нужно. Только ребенок.
— Не знаю. Мне надо подумать, — ответил я.
Моя жизнь сложилась так, что я никогда не был ни с кем, кроме своей жены. Предложение выглядело одновременно чудовищно и заманчиво.
— Может быть, — сказал я.
Тося вдруг засмеялась и спросила:
— А ты будешь целовать мне пальчики?
— Что?
— Целовать. Каждый пальчик.
Почему-то я внезапно испугался. Реальность как будто немного сдвинулась от этого диалога. Я замолчал.
Уже в вагоне метро я собрался с силами и сказал:
— Нет.
— Ты о чем?
— О твоем предложении.
— Почему?
— Я так не могу. Я захочу заботиться о ребенке.
— Ну, заботься, если захочешь. Но я об этом не прошу.
— Я не готов. Мой ответ — нет. Прости, пожалуйста.
— Ну и ладно. Я просто спросила. Смешной человек. Наклоняется и говорит мне трагическим голосом «нэ-эт».
Я вернулся домой и обнаружил, что папина жена, соскучившись за неделю, приехала и забрала папу. Мы зажили прежней жизнью.
Когда папа смог ходить и вернулся на работу, я совершил ужасную ошибку: рассказал о диалоге с Тосей. Папа тут же, с особым удовольствием, которое я впоследствии замечал не раз, растрезвонил это своим друзьям в форме особо пикантной истории из жизни непутевого отпрыска. Я понял, что папе ничего доверять нельзя.
Меня многие годы продолжала преследовать мысль о необходимости изменить жене. В конце концов я это сделал и оказался на улице. Только в отличие от папы, меня назад не приняли.
Тося очень быстро уволилась с рынка. Она устроилась в детский сад, и больше я ее не встречал. Знаю только, что Тосина мечта сбылась: у нее родилась дочь.
Папа постепенно разорился, Нострадамуса посадили в тюрьму, рынок Лужники снесли, а я снова женился.

«ШО» об авторе

Евгений Никитин родился в 1981 году в Молдавии, впоследствии жил в Германии и России. Публиковался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Новый берег», «Октябрь», «Воздух», «Гвидеон», «Homo Legens», «Урал» и других с поэзией, прозой, переводами и эссеистикой. Был одним из координаторов поэтического проекта в рамках 53-й Венецианской биеннале искусств (2009).