Люди на болоте
У меня есть любимый анекдот. Про постановку «Цезарь и Брут» в грузинском театре. Первый акт. На сцене человек в кепке, в футболке. На футболке написано «Цэзар». «Я Цэзар!» — обращается он к залу, приподнимая кепку. Занавес, аплодисменты. Второй акт. На сцене два человека в кепках, в футболках. На футболке первого написано — «Цэзар», на футболке второго — «Брут». Первый: «Я Цэзар». Второй: «Я Брут». Занавес, аплодисменты. Третий акт. На сцене три человека в кепках, в футболках. На футболке первого написано: «Цэзар», на футболке второго: «Брут», на футболке третьего: «Брут». Первый: «Я Цэзар». Второй: «Я Брут». Третий: «Я Брут». Второй — третьему: «И ты Брут?»
Хороший анекдот, главное — смешной, я его часто вспоминаю, возвращаясь после очередной премьеры, но не грузинского, а украинского театра. С занавесом в нашем театре по-прежнему обстоит замечательно, с аплодисментами — еще лучше. Брутов заметно больше, чем Цезарей, хорошо работают буфеты и гардероб. То есть культурная жизнь вопреки многочисленным проблемам все равно бурлит. Так, как может бурлить жизнь на болоте. «Люди на болоте» — был такой фильм. О том, как в 20-е годы прошлого века в глухие полесские места пришла советская власть.
Из украинского театра советская власть вроде бы давно ушла, но болото осталось. С характерным вечерним свечением. В народе блуждающие болотные огоньки называют «свечами покойника» — считается, что тот, кто их видит, получает предупреждение о скорой смерти. Поскольку украинский театр благополучно умирает уже не первый год, имеет смысл говорить не столько о его гибели, сколько о специфической форме жизни. Именно такой вечно умирающий, разлагающийся театр британский режиссер Питер Брук назвал «неживым». По сути, в лице нынешнего украинского театра мы имеем дело с нарядным, размалеванным покойником, которого в силу какой-то странной культурной традиции принято годами бальзамировать, ароматизировать и подкрашивать, забрасывать цветами и кричать ему «браво!», вместо того чтобы давно похоронить. Кроме того, что подобная традиция крайне безнравственна, она еще и опасна, так как создает дурную экологию. У неживого театра есть свои тенденции, свои звезды, своя конъюнктура, своя мода и свой зритель. В отличие от мертвого неживой театр продолжает загаживать миазмами окружающее пространство, отравляя сознание, и собственно в силу этих особенностей он так поразительно живуч и популярен ничуть не меньше неживого Ленина. Академические театры-мавзолеи бережно хранят свои вульгарные трупы, а почтенная публика регулярно ходит в эти мавзолеи отдавать культурный долг.
Киев — удивительный город. Набор жутких пороков сочетается здесь с высоким чувством культурного долга. 90 процентов киевских театралов в театр ходят не для радости и чудесных открытий, а как муж-склеротик из анекдота — исполнить долг. Именно на это и ориентирован неживой театр, который давно уже не способен не только возвысить или чему-то научить, но не в состоянии худо-бедно развлечь. О настоящем искусстве в тех же киевских театрах говорить как-то неловко, а уровень театрального развлечения вполне соответствует моему любимому анекдоту, с которого я начала. То есть зритель, выкладывающий небольшие деньги за небольшое удовольствие, попросту проводит два-три часа свободного времени, в массе своей по-прежнему полагая, что место, где есть вешалка, буфет и люстра, — обязательно театр.
Театр — это вообще не место. Это дух, который еще Аристотель призывал очищать посредством глубоких душевных переживаний. Это индивидуальный процесс высвобождения психической энергии и коллективное сотворчество, делающее каждого участника тоньше, чутче и развитее. Это искусство, призванное разговаривать на языке человеческого поведения. Это пустое, а не загаженное пространство, где невидимое становится видимым.
Театр как идея
По своей природе театр, возникший из ритуала, предельно искренен — первые артисты вкладывали в свои действия слишком много смысла, чтобы фальшивить. Любая фальшь в театре очевидна и выдает себя сразу, но нет в мире другого искусства, где было бы ее так много. Уникальный парадокс, внутри которого театр благополучно существует веками, в украинском же театре этот парадокс — как первый закон Ньютона в физике. То есть нечто основополагающее и базовое, без чего — ну никак.
«На любую проблему — человеческую, общественную, политическую — театр откликается первым»
Артист, разговаривающий на сцене человеческим голосом и поглощенный своей внутренней задачей, поставленной перед ним режиссером, который самостоятельно выбрал пьесу, а до того как выбрать — много думал, в нашем театре исключительная редкость. Наш театр постепенно выродился в бюрократический институт, где творческая инициатива, личностное мировосприятие, собственная точка зрения и авторская позиция всячески изгоняются, а творцы больше напоминают чиновников на зарплате. Мне, ей-богу, сложно представить, что постановщик, хотя бы чуть-чуть беспокоящийся из-за своей репутации, может в здравом уме и трезвой памяти выбрать для своего спектакля пьесу Александра Марданя. Я совершенно не понимаю, что такое коммерческий проект в театре и зачем он нужен. Чтобы театр не умер? А зачем надо, чтобы такой театр жил? Во всем мире театр существует за счет государственного финансирования и поддержки меценатов. Если поддержки нет, нет и театра. В Америке, например, его нет. Хотя много зданий и площадок, где каждый вечер показывают спектакли. Но театр как идея и явление там отсутствует. Такова государственная культурная политика. США — страна прагматичная и не нашла для себя серьезных аргументов, зачем нужно вкладывать деньги в театр, который по сей день благополучно существует на уровне самодеятельности. А, например, в Польше театр не только фантастически разнообразен, интересен и массов, но является мощной социально-культурной силой, на которую государство с меценатами не жалеют ни сил, ни средств. Помимо задач высокохудожественных, польский театр ставит перед собой задачи и сиюминутные: на любое событие и в стране, и в мире, на любую проблему — человеческую, общественную, политическую — театр откликается первым. Поэтому поляки ходят в театры, как у нас в фейсбук, — ради общения. Каждый день в Польше происходит какой-нибудь фестиваль, открываются новые имена, появляются новые труппы, в 2003 году при поддержке министра культуры был создан Институт Театра — центр страны, имеющий огромный архив, библиотеку, книжный магазин, фестивальный сектор. Плюс в Польше продолжается затяжной конфликт мировоззрений и поколений, открытое противостояние театральных реформаторов и консерваторов, революционеров и корифеев, которое не угнетает культурную жизнь, а, наоборот, делает ее более насыщенной. А теперь зажмурьтесь и представьте подобное в Украине, являющейся самой крупной европейской страной.
Правилом хорошего тона в Украине, большим успехом, свидетельством качества и поводом для гордости является спектакль, который играется лет 20–25, раздутые труппы академических театров и все сокращающееся количество неакадемических, худруки, напоминающие генсеков в грустную пору их жизни, и бесконечные потоки слов о нашем священном прошлом и невероятном будущем. Что происходит в нашем невероятном настоящем, пожалуй, лучше других сформулировал Александр Мардань: «Неважно что ублажать: хрусталик глаза, барабанные перепонки уха или пупырышки языка».
Вот крайне любопытно, как человек с таким литературным дарованием умудрился покрыть своими поделками репертуары украинских театров, словно бык овцу, стать членом Союза писателей Украины и лауреатом Гоголевской премии? «Привет Гоголю от Моголя», — писал когда-то Михаил Веллер в одном желчном эссе. Опять-таки крайне любопытно, когда, куда и почему из нашей театральной среды напрочь выветрились такие понятия, как репутация и профессиональная брезгливость? И куда напрочь выветрилась сама театральная среда? Кому она мешала?
Вообще ситуация с Марданем чем-то напоминает ситуацию с советским драмоделом Софроновым, чья «Судьба-индейка» в застойные годы шла в каждом втором театре от Клайпеды до Владивостока. Мардань же нынче востребован от Коломыи до Уссурийска, ставят его и в Москве, но в Москве много кого ставят. И много кто. И фестивалей там не один и не два, и премии всякие-разные, и на гастроли не только Ивар Калныньш с антрепризой приезжает.
У нас же существует неизменный корпус классических текстов для постановок — Шекспир-Чехов-Гоголь-Теннесси Уильямс-Старицкий-Франко, непременные комедии Рэя Куни и современная драматургия в лице Марданя, Крыма, Миллера, Ноябрева, Гловацкого. Нет, безусловно, мы имеем и МакДонаха в «ДАХЕ» (благодаря «ДАХУ» мы много чего имеем), и Сигарева с Эриком-Эммануэлем Шмиттом в «Сузирьи», и Бюхнера в Театре на левом берегу, у нас есть даже один Жадан на большей сцене Театра Франко. И то там, то здесь что-то просачивается. Более того, за несколько лет в Киеве поставлено свыше десятка современных немецких пьес. Наверное, это повод для радости, но лично у меня не проходит ощущение, что театр продолжает проваливаться в культурную пропасть.
Шиммельпфенинг или Берфус, конечно, весьма актуальны, но помимо немецкой существует и другая современная пьеса, которой в Киеве практически нет. В Киеве практически нет социального театра. В Киеве нет документального театра. В Киеве нет авторского и экспериментального театра. В Киеве есть зацикленность. Если начали ставить немецкие пьесы, значит, ставят только немецкие. Если Мардань сегодня идет на левом берегу, значит, завтра он будет идти на правом. А Стоппард как не шел нигде, так и не идет. Шекспир, Чехов и Гоголь железно представлены во всех академических репертуарах, при этом огромное количество классиков и современников на наши сцены не попадает вообще никогда. Когда последний раз здесь ставили Салтыкова-Щедрина? А «Крейцерову сонату» Толстого? А «Рекреации» Андруховича? Это ж потенциальный хит сезона. Мало того что современная пьеса влачит у нас маргинальное существование, так еще и общий литературный диапазон невероятно сужен: такое впечатление, что между Чеховым и Миллером случилась затяжная война какой-нибудь Белой и Алой Розы, все ушли на фронт, и, кроме Рэя Куни и десятка авторов, никто ничего не писал.
Свиное рыло декламации
В театральной Украине традиционно боятся новых слов, а вместе с ними новых художественных форм, и как следствие — держатся за славную когорту проверенных авторов, посредственную драматургию и коммерческий кунштюк. Проще и надежнее кормить зрителя этнографическими консервами, ставить мюзиклы про Эдит Пиаф, развлекать унылой белибердой «Откуда берутся дети?» (только украинский театр до сих пор не знает откуда) и годами играть «За двумя зайцами» — пока ведущие исполнители способны подниматься на сцену. И в застойные годы, и в разрушительные 90-е в городе происходили театральные события, которые несли новую энергию, задавали иную тональность, ломали стереотипы. Сейчас основным событием является наше священное прошлое. Театр — это храм.
Поэтому «Павлика Морозова» и «Сны Василисы Егоровны» Леся Подервянского показывают в кинотеатре, а не в театре. В отличие от кинотеатра театр осквернять нельзя. Жуткое ханжество — еще одна из примет здешнего культурного омертвения. Напудренные увядающие храмовые жрицы в роли лирических героинь — прилично. «Свиное рыло декламации» вместо живой человеческой речи — почетно. Тотальная заурядность и постоянная игра на понижение — в порядке вещей. Идиотские комедии, от которых ни разу не смешно, а невыносимо скучно и стыдно, — репертуарные шлягеры. А вот мат Жадана с франковской сцены звучать не должен. Неживой театр бережно и уважительно относится к «барабанным перепонкам уха и хрусталику глаза» своих зрителей.
Даже в тех исключительных случаях, когда академический коллектив берется за содержательный, незаезженный текст, основные тревоги связаны не с тем, как придать этому тексту современное звучание, форму, глубину и дополнительное измерение, а с тем, как бы его максимально упростить. Дабы зритель не убежал от афиши, завидев фамилию Достоевского, его тут же утешат, что это «экстравагантная комедия», а дабы не отпугнуть страшным названием «Самоубийца», название заменят на «Гоголь-моголь из двух яиц», уточнив, что это «абсурдная история со множеством комичных ситуаций». Да, жил такой Николай Эрдман, сочинявший абсурдные истории с комичными ситуациями. За что, видимо, и был сослан в Енисейск.
Когда-то я думала, что отдельные люди и площадки, на которых время от времени происходит живая жизнь, рано или поздно изменят нашу театральную карту будня, но мечты одни — судьба другая, и будни остались прежними. Можно говорить о существовании культурных островков — тот же «ДАХ», тот же Театр на Печерске Александра Крыжановского, какие-то удачи, случающиеся в разных местах, но простирающееся вокруг хлюпающее болото никуда не девается, а, наоборот, засасывает, подступая уже к горлу. Особенно когда происходят всплески. Как, например, в Театре на Подоле, который не так давно вытащил из забвения «На дне» Горького и «Прошлым летом в Чулимске» Вампилова. Вампилова наградили «Пекторалью», но дело не в этом. После таких всплесков становится предельно ясно, что театральная школа в этом городе окончательно умерла. И раздражение, которое ты испытываешь во время просмотра, сменяется отчаянием, настигающим тебя по дороге домой.
В тисках перманентного отчаяния уже не первый год существует молодая украинская драматургия, имеющая все шансы оставаться молодой до глубокой старости и развлекать себя читками за круглыми и квадратными столами. Иногда, правда, наших драматургов вывозят в лондонский «Ройал-Корт», и очень хорошо, что о нас заботятся в Лондоне. Но для драматурга предельно важно постоянно находиться внутри своего театрального контекста и среды, в процессе непрерывного общения с режиссерами и актерами, а не что-то пописывать и кому-то почитывать, варясь в собственном соку величия и непризнанности. «Я непризнанный гений» — очень местная тема. И понятно, откуда она берется.
Драматургибель
«Мы дети «индиго» — дети без будущего. Поскольку перед нами трупом лежит добросовестно выстроенная нашими предками, праотцами с праматерями, всеми ПРА и ПРО, всеми теми, кто был «ДО», СИСТЕМА. Система — стена, заплывшая жиром. Стучи в нее хоть кулаками, хоть ногами, бейся главой, налегай всем телом, — никто тебя не услышит и не почувствует, жир равномерно поглощает силу твоих усилий, коэффициент эластичности стены сводит коэффициент эффективности индивидуума к отметке «нуль». Интересно, что будет, если попробовать постучать ножом или пулями из пистолета?.. Лично я не знаю, что будет».
Типичный монолог молодого амбициозного «ребенка без будущего», у которого есть только одно препятствие, — стена, возведенная порочными предками. Хотелось бы, конечно, в двух словах рассказать нашим начинающим драматургам об ирландце МакДонахе, сыне чернорабочего и уборщицы, которого родители оставили еще подростком в Лондоне, о россиянине Сигареве, чья жизнь с самого рождения не была сплошной зеленой улицей, об уроженце чешского местечка Злин Томаше Штраусслере, больше известном под именем Том Стоппард и начинавшем свой творческий путь в бристольских газетах.
В общем, помимо амбиций и препятствий, существует такая штука, как талант, но о таланте наших драматургов мне судить сложно. К примеру, об одесситке Анне Яблонской я узнала уже после ее гибели, хотя Яблонскую еще при жизни ставили в Москве. Собственно, первая проблема молодой отечественной драматургии — невозможность добраться до сцены. У украинского драматурга путь от читки до сцены может занять всю жизнь. Вторая проблема заключается в том, что далеко не любой текст, где есть современные герои и диалоги, является современной пьесой. Это может быть набор слов. Пьеса пишется прежде всего для театра, а не для чтения, и, кроме действия, конфликта, художественной задачи и авторского высказывания, в ней должно быть то, что отличает ее от других жанров. То есть автор хотя бы приблизительно должен представлять, как организовано сценическое пространство, грубо говоря: что можно в театре, а чего нельзя. Я имею в виду не внешний вид персонажей, лексику и перечень допустимых тем, а именно существование героев в коробке сцены в определенный отрезок времени перед живым зрителем. А где, за исключением «Ройал-Корта» и Священного прошлого, готовят и образовывают наших «детей индиго»?
Роди меня обратно
Сегодня в Киеве продолжает сокращаться количество театров, не появилось ни одного нового имени, заслуживающего внимания фестиваля, зато практически накрылся «Гогольфест», который Влад Троицкий со своими «даховцами» титаническими усилиями выращивал несколько лет, «Киевская пектораль» не вызывает даже жалости, а гастроли представлены в основном популярными киноартистами и секс-символами.
За последние несколько лет магический оборот «возрождение украинского театра» я слышала столько же, сколько фамилии Шевченко, Франко и «великолепного поэта» Чехова. Надо сказать, глагол «возрождать» очень любим в отечественной культуре и заметно доминирует среди прочих частей речи. Наверное, потому, что возрождать интересно. Поздравили всех с очередной годовщиной Леся Степановича Курбаса — и возродили. Глаголом жечь сердца людей — такая яркая характерная особенность украинского ренессанса, гибельная красота которого лучше всего проступает, когда действительно случается необыкновенное.
В марте этого года на малой сцене Театра Франко состоялась премьера «Morituri te salutant» («Идущие на смерть приветствуют тебя») по новеллам Василя Стефаныка в постановке Дмитрия Богомазова. Настоящее чудо, в котором удивительным образом все сошлось — и многогранный талант постановщика, современно переосмыслившего выдающегося украинского экспрессиониста, давно и прочно определенного в разряд певцов тяжелой народной доли, и гениальная работа художника, и невероятная актерская самоотдача и чуткость. Не хочется сбиваться на восторженный тон, но когда в городе, где давно умерла и школа, и среда, массово деградируют артисты, а художественные руководители занимаются не столько художественным руководством, сколько экономической политикой, вдруг рождается чистый шедевр, трудно сохранить душевное равновесие. Именно такой театр Питер Брук называл Священным. «Театр, где не дирижер создает музыку, а музыка его, если он внутренне свободен, а душа его открыта…»
Возродить украинский театр, последним великим теоретиком и реформатором которого был Курбас, сегодня невозможно. И не из чего. И не для чего. Но можно родить заново. И пока есть кому. Кстати, если кто не знает, фразой «Идущие на смерть приветствуют тебя» императора Клавдия приветствовали гладиаторы, отправляясь на битву в цирке.