Алеша возвращается с вечерних посиделок с друзьями:
— Мама, что такое некрофилия?
— Это секс с мертвыми.
— А у мертвеца может быть оргазм?
— Нет.
— А Рон сказал, что может. И что репродуктивная система человека умирает последней.
— Он не прав. Она умирает первой. А откуда некрофилия взялась?
— Ну, мы рассказывали друг другу страшные истории про культы, секты и всякое такое. И Рон рассказал про сатанистов и некрофилию. Ты знаешь про сатанистов? Расскажи мне про культы!
Я к чему? Пришло время ежегодного «поста успокоения родителей». Мой старший ребенок вошел в юношеский возраст, и я остро чувствую, как темы перестают быть родительскими и становятся просто «взрослыми». Поэтому пост будет суммарным — утешаю личным опытом за все годы.
Среди всех моих постов о детях на просторах фейсбука отдельной черной овцой пасется «пост про советы брата». Я не трогаю его уже три года, а там появляются все новые и новые комменты, репосты и горячие обсуждения под ними. Ок, советы «неправильные», мы, поколение за 40, можем и получше 12-летки. Но почему это оказалось такой актуальной темой — что один ребенок дал другому какие-то «неправильные» советы?
Мне кажется, что воспаленная реакция, как манту, вскрывает нечто важное: людей пугает забытое знание (мы тоже были детьми, но с тех пор предпочли забыть), что детский мир устроен так же жестко и сложно, как взрослый. И нужно в таком случае перевести ребенка в другой детский мир, где всего этого нет. Или попытаться контролировать этот детский мир своим постоянным модерированием. Неудобная правда в том, что наш взрослый мир очень несовершенен, а детский — еще более ужасен, потому что они не умеют пока даже этот «несовершенный» мир. И мы, взрослые, хотим подальше отодвинуть момент признания несостоятельности нашего мира — потом, когда «психика окрепнет», а еще лучше — чтоб осознание пришло как-нибудь само, без нашего участия, а то больно смотреть.
«Все так сильно любят своих детей, что не могут смириться с несовершенством мира, в котором этим детям жить»
Скажем, как реагировать, если смышленый ребенок рано раскусил взрослый мир манипуляций, двойных стандартов и лицемерия — и пользуется себе вовсю, пока опыт не успел начертить морщинами карту морали на лике его юной души? Ведь нельзя же с ним согласиться и признать, что двойные стандарты — и есть основа общественного договора во взрослом мире? Все так сильно любят своих детей, что не могут смириться с несовершенством мира, в котором этим детям жить, и любое напоминание об этом, особенно из уст ребенка, мгновенно демонизируется и отвергается: либо ребенок плохой — адский и циничный сатана, либо родители плохие (бросили ребенка одного справляться с несовершенством мира), либо коллектив плохой (не типичный представитель наших хороших и добрых человеческих коллективов, которых полным-полно, а просто бракованный!)
Я — стандартный представитель человечества, и мне тоже бывает страшно наблюдать сложные грани взросления, но есть несколько вещей, которые помогают. Вот эти вещи (дисклеймер: только для отчаянных, этот пост — те самые «советы брата», только 30 лет спустя):
1. Пессимизм.
Я давно смирилась с мыслью, что я плохая мать. Это не прикопанная просьба, чтоб меня убедили в обратном на базе моих постов в фб (что смешно само по себе), а спасительный пессимизм, который позволяет мне справляться не в воображении (как надо), а в реальности (как выходит). С тех пор как я приняла, что не стану той матерью, которой заслуживают эти прекрасные дети, я стала той матерью, что у них есть. И это неплохо.
Пессимизм понижает тревожность: никакие мои планы и ожидания не сработают, никакие ориентиры не помогут, и уж тем более никакие чужие правила не гарантируют счастья моим детям. Мои, кстати, тоже. Большинству из нас трудно смириться с тем, что наши дети вырастут обычными людьми. С проблемами, недостатками и сожалениями. И это, на самом деле, хороший вариант. Я не справлюсь со всем одинаково хорошо. Все будет как попало.
2. Смирение.
Естественным образом следует из пессимизма. Дети — лучшее, что придумала Вселенная в плане воспитания в человеке этой добродетели. Мало того, что никто не наблюдает нас так близко, как дети (и мужья / жены), так дети еще и владеют телепатией. Это врожденный навык, который люди утрачивают почти полностью примерно к половому созреванию. Дети зрят сквозь слова, действия и сдерживаемые эмоции — они точно знают, где ты врешь, сердишься, колеблешься, ленишься, боишься и т. д. Они просачиваются в эти трещины, подобно демонам, и раскачивают тебя, пока ты не расколешься.
«Смирение растет вместе с детьми. В их младые годы нужно было всего-то смириться с тем, что ты не бэтмен (не хватает сил, терпения, ума…)»
Смирение — выход. Признать собственное несовершенство, неисправность мира, изъяны человеческих систем, присутствие зла. Внимательно посмотреть на все это обновленным зрением. Последний раз мы возвращались к этим вещам, когда сами были детьми и вырабатывали защиты. С тех пор панцирь сделал свое дело и заменил проблемные участки реальности слепыми пятнами. А дети — новые люди, со свежим зрением, они не успокоятся, пока все не прояснят (и не развидят потом, чтобы забыть до появления собственных детей, как это сделали мы).
Смирение растет вместе с детьми. В их младые годы нужно было всего-то смириться с тем, что ты не бэтмен (не хватает сил, терпения, ума…). Но со времен моего детства мир дико, неузнаваемо изменился. Все мои представления о том, что делать родителю, никуда не годятся. Само собой, информации о том, как надо — море, и именно поэтому она бесполезна. Смирение работает так: я не знаю, как надо. Это другой мир, другие дети, только я выползла из собственного прошлого, как динозавр на Таймс-сквер, и дико озираюсь в этом новом Неверленде, в котором дети, похоже, ориентируются лучше меня. Чтобы узнать, как надо, я буду наблюдать и ориентироваться по ситуации. Не исключено, что я ошибусь (см. пункт 1: пессимизм).
3. Прощение.
Естественным образом следует из смирения. Прощать себе несовершенства, о которых прекрасно известно нашим детям — прекрасный урок этим самым детям. Потому что они тоже будут несовершенными людьми, пусть знают, что с этим живут, и даже хорошо.
4. Усмирение демонов.
Мне кажется, у нас часто запоздалая реакция не только потому, что сами мы выросли в другом мире, социальных нормах и отношениях, но еще и в силу памяти. Мы еще помним, как вытирали этим детям попы или как смешно они изображали ежика, а они вдруг — херак! — и пришли домой с вопросом «что такое некрофилия?» Или доказали доктрину гностиков о том, что мир создан злым демиургом.
Мы — практически первое поколение, которое воспитывает детей информационного общества. До этого было общество потребления, общество развлечения, и все они остались, только теперь все это добро — не выходя из компа.
Понятно, что ничего непонятно. Не ясно, как теперь должно выглядеть образование. Старое не работает, а нового нет. Непонятно, как быть с новыми социальными нормами, когда в класс к безоблачно счастливым детям приходит психолог и рассказывает, что ни в коем случае не надо себя убивать, какое бы несчастье ни приключилось, с перечнем возможных несчастий. Непонятно, что делать с цифровой псевдодебильностью и «старой» культурой. Может, и ничего. Как по мне, «новая» тоже мощная и прекрасная, но я люблю «старую», а передать ее дальше — не в чем. Книги не работают, а игр еще таких не придумано… Непонятно, как уберечь от шаговой доступности всего в дурном возрасте — от наркотиков до сект.
А когда ничего непонятно, то человеку страшно и хочется все просто взять и запретить со словами «это очень плохо!» И это отлично работает с некоторыми детьми, а другие лишь притворятся, что работает, а некрофилию загуглят и полюбуются. Трудно не знать, какой именно у тебя ребенок (у меня один первого типа и двое — второго), и лично я пришла к выводу, что лучше исправно пытаться все обсудить. Нет гарантий, что после объяснений и дискуссий не загуглят, но хотя бы будут знать твое к этому отношение.
И вот тут мне помогает усмирение демонов. Под «демонами» я имею в виду собственные страхи. Когда Алеша высказывал спорные взгляды на права человека, я напоминала себе, что хочу остро отреагировать только потому, что боюсь, что «у моего ребенка размыта мораль и… а вдруг он вырастет и станет политиком?». На самом же деле он просто обтачивал об меня соображения. Когда подросток расспрашивает, какие наркотики какое воздействие оказывают, я усмиряю демона жестких запретов, потому что так я лишь успокою свой страх — и тогда у него появится много других людей, которые с удовольствием расскажут.
Я все время напоминаю себе, что борьба идет не с ребенком или его вопросами / соображениями, а с моими страхами на тему этого ребенка. И я усмиряю их во имя более ужасных страхов — если не я, то гугл. И те друзья, которые рассказали ему, что репродуктивная система человека живет и после смерти мозга, мертвецы способны испытывать оргазм, а некрофилия — это секс для зомби-сатанистов. Хотя… как вариант.
5. Доверие.
Доверие следует из усмирения демонов. Я доверяю детям, что они — не идиоты и со временем разберутся (даже когда они упорно стремятся это опровергнуть). Даже если вотпрямщас мне кажется, что ребенок ведет себя неправильно, имеет аморальные воззрения или еще как-то не соответствует моим представлениям о хорошем человеке, я напоминаю себе, что не надо бежать за ним в комнату и там требовать немедленно таковым человеком стать (конечно, я это многократно исполняла. Иначе откуда мне знать, как это глупо?). Время есть, разберется. Если мне очень повезет, то что-то из того, что я говорю, сыграет свою роль. Хотя это вряд ли (см. пункт 2: смирение). Но если даже так, я стараюсь доверять, что человек со временем все поймет, не идиот же он. В юности многие мои представления о жизни тоже были превратны, жизнь это починила. К сожалению или к счастью, большая часть формирующего опыта не передаваема, а лишь проживаема. Дети тоже справятся.
«Первые несколько лет они несут всякую пургу — про волка, про степлер, у кого какие фантики и сколько уроков математики у них заняло научиться пукать подмышкой»
Внешне доверие часто выглядит как бездействие (речь не идет об опасных ситуациях, лишь о сомнительных) — не лезть, не вмешиваться, не пытаться добиться результата или изменений немедленно. Я, конечно, лезу, когда любящих братьев надо тупо разнять, но, скажем, в школьных делах я только предлагаю свое вмешательство, и, если ребенок говорит «не надо», самоустраняюсь обратно в позицию наблюдателя. Пока что доверие работало.
6. Ритуалы.
Это единственный практический пункт. Как я уже говорила, я забила практически на все свои представления о том, как должна себя вести хорошая мать, и веду себя как попало. Но есть единственное правило, которому я следую уже много лет, мой личный ритуал. Правило такое: если ребенок пришел что-то рассказать, то даже если не хочется или момент не совсем удачный, надо все отложить, развернуться к нему лицом и выслушать с максимальным интересом.
Первые несколько лет они несут всякую пургу — про волка, про степлер, у кого какие фантики и сколько уроков математики у них заняло научиться пукать подмышкой. Бывает смешно, но «несущие конструкции» всплывают редко. На то он и ритуал, чтобы дать свои божественные плоды спустя годы практики.
Во-первых, при таком подходе не возникает вопросов типа «когда нужно говорить с ребёнком о сексе, смерти, педофилах, наркотиках…» Эти и другие захватывающие темы всплывают сами, с тем колоссальным бонусом, что информацию можно выдать по запросу, а не по модели «мама внезапно сошла с ума».
Во-вторых, в какой-то момент наступает возраст, когда на вопрос «как дела?» уже ничего не расскажут. И тогда этот старый ритуал становится единственным островком, на котором можно действительно узнать, как дела — что делали с друзьями, куда ходили, что обсуждали, над чем смеялись, кто из учителей дебил, что смотрели во время ночевки и т. д. Задать эти вопросы подростку уже невозможно, вернее, бесполезно. Но часто он сам хочет рассказать, как было и в пять лет, — по привычке.
Закончу, как и начала, детской мудростью. В свое время Лиран очень долго вещал на енохианском языке и не мог заговорить по-человечески почти до четырёх лет. Но потом заговорил сразу предложениями, и мы все хорошо помним первое высказанное им соображение. Миша отводил его в садик и по дороге купил ему в кондитерской маленький шоколадный кекс. Лиран откусил от него и медленно изрек: «Кушайте тортик. Ничего не страшно!»
Мы запомнили даже не потому, что это было первой связной речью, а просто это цицероновское красноречие суммирует всю только что написанную простыню в пять слов. Всякий раз, как дети (или страх за них) сводят нас с ума, мы с Мишей напоминаем друг другу главное родительское правило жизни: кушайте тортик, ничего не страшно. Дарю. И да пребудет с вами сила!
