Году в 2008—2009‑м я купила в московском «Доме книги» сборник современных пьес «Новая драма». Он открывался «Галкой Моталко» — пьесой Натальи Ворожбит, о которой я никогда не слышала. Действие там происходило в спортинтернате, и я сперва решила пролистать, но как‑то быстро залипла. Более того, вся эта история неожиданно остро отозвалась во мне моими же детскими и отроческими воспоминаниями, при том что ни в какие интернаты меня никогда не заносило. Пьесу предваряла лаконичная биография (ну, как положено — родилась, училась), которую я благополучно пропустила, и довольно долго, даже когда Наташа стала нашим главным современным драматургом и сценаристом, думала, что Ворожбит из провинции. Киевский гонор ведь совсем другой. Котурны, столичный флер, чувство исключительности, многозначительность на ровном месте. А Ворожбит — как живая вода. Все слишком искренне, внятно, непосредственно и честно. Беспощадно и одновременно трогательно. То ощущение подлинности, которое ни с чем не спутаешь. В общем, зоркость провинциала. Ну, такие у меня стереотипы и сантименты.
Наташа — киевлянка, и спортинтернат из «Галки Моталко» находился рядом с моим домом. Недалеко от моей школы. Об этом я узнала во время нашего интервью, а когда читала ее впервые, только удивлялась — где‑то я это уже видела и слышала. От пьес Ворожбит вообще всегда ощущение, будто в окно смотришь — вон знакомый пошел. Писатели реальность же воспроизводят по‑разному: кто‑то — наблюдая жизнь, кто‑то — конструируя. Это ни лучше, ни хуже, просто по‑разному. У Наташи — замечательный талант не улучшать увиденное творческими фантазиями. Отсюда и подлинность. Собственно, ее успех во многом этим и обусловлен, и лавина зрительского обожания, сошедшая на создателей сериала «Спіймати Кайдаша» по сценарию Ворожбит, — вовсе не прецедент безрыбья. Это не от дефицита впечатлений, а по любви. Здесь все честно. В украинское кино внезапно и массово пришли живые люди. И все в них себя узнали.
Наташа, конечно, училась писать. И пьесы, и сценарии. И кроме успехов и радостей, ей хватало рутины и поденщины, не самых удачных проектов, но она очень трезво и спокойно относится к себе, поэтому не закисает ни там, ни там. Ее активно привлекали как сценаристку — и когда она жила в Москве после литинститута, и когда вернулась в Киев. Ворожбит нечасто ставят на украинской сцене — на мой взгляд, могли бы больше, и ее успехи последнего времени связаны в основном с кино: «Киборги», «Дикое поле», «Кайдашi». Недавно она сняла свой первый полный метр — «Плохие дороги», по своей же пьесе, и даже получила приз «Веронского киноклуба» на кинофестивале в Венеции. Опять готовится снимать кино, и опять по своей пьесе, потом следующее — есть у нее давняя мечта сделать городскую историю про 90‑е. А еще Наташа маленькая, хрупкая и боится кого‑нибудь обидеть. При этом через две минуты общения понимаешь: такую на хлеб и не намажешь. Тоже дар.
«Мне гадалка нагадала, что у меня будет все хорошо. Со стороны кажется, что у меня все плохо будет. А это не так. Просто не поступлю в институт физкультуры. А я и не хочу. Каждый по себе выбирает»
«Галка Моталко»
ШО Наташа, я до определенного момента думала, что вы из провинции. Вот эта ваша пестрота жизни, характерные типажи… Городская культура — все‑таки другой дискурс. Откуда у киевлянки, окончившей Московский литинститут, вся эта гуща жизни? Из какого опыта?
— Ну я‑то выросла в Дарничке. ДВРЗ, Дарница, Старая Дарница, плюс полтора года отучилась в спортинтернате.
ШО Вы спортсменка?
— У меня были непростые семейные обстоятельства: отчим, неудачный брак у мамы, я считалась трудным ребенком, которого уже не знали, куда сбагрить. А моя школьная подружка ушла в спортинтернат, ее папа был тренером, и мама бросилась к нему: «Возьмите эту непутевую девочку…» И он взял меня из жалости к себе в группу. Я до этого немножко занималась легкой атлетикой, никаких особых достижений не было, но года полтора я там проваландалась, после чего меня выгнали. За плохое поведение.
ШО «Фазили»?
— Да. Курила, гуляла, прогуливала…
ШО Кстати, «фазить» в смысле «курить» я нигде больше не встречала, только в вашей пьесе «Галка Моталко» про спортинтернат.
— Я тоже больше нигде. А сейчас сленг другой. Недавно снимала в «Плохих дорогах» двух совершенно прекрасных девушек из этого же спортинтерната, они таких слов уже не знают.
ШО А когда появилось желание что‑то написать? Вы этот момент зафиксировали?
— Однажды на скамейке возле дома я общалась с соседом — дедушкой-ветераном, и он мне начал рассказывать о войне. Но не так, как в школе, а какие‑то непопулярные вещи — как страшно было, холодно, голодно. И когда я прибежала домой, первым делом записала его монолог, в том виде, в котором услышала.
ШО У меня читательско-зрительское ощущение, что вы больше наблюдаете жизнь, нежели сочиняете.
— Я, что называется, художник-реалист. Не очень много фантазирую и придумываю новые миры, в основном пишу по следам пережитого опыта, не обязательно своего. Вот этот опыт с дедушкой был первым, который отложился, потом какие‑то песни писала, стихи плохие… Я ж никуда не ходила, ни в какие творческие студии, у меня была вполне дарницкая тусовка, спортинтернат. Спортсменам вообще все нравилось — что ни напиши.
ШО А вы думаете, в студии можно научиться писать?
— Наверное, нельзя, но студия — это среда. Там все время что‑то происходит. Ты видишь, кто как пишет, сравниваешь себя, понимаешь, кто лучше, хочешь еще лучше, кто‑то книжку порекомендовал…
ШО Я так понимаю, вас все‑таки формировала разная среда.
— У меня была смешная история, когда я в 19 лет попала в компанию таких богемных богов. Я тогда училась в «кульке» (Киевский национальный университет культуры и искусств. — Ю. П.), куда меня мама тоже по блату определила, — надо было куда‑то трудного ребенка всунуть, и всунули. И вот перед Новым годом, который мои друзья собирались отмечать в какой‑то панельке на Дарничке, появился бывший одноклассник. Он уже тоже поступил — то ли в универ, то ли еще куда‑то, я с ним давно не общалась, и он вдруг таким богемным оказался. «Поехали, — говорит, — отмечать Новый год к моим друзьям возле Оперного…» Я нарядилась, как елка, сказала всем своим: «До свиданья!» и гордо уехала в центр. Приехала и сразу поняла, что я не из их круга. Все очень стильные, одеты модно, но без дешевого шика, квартира с высокими потолками, книги… В общем, совершенно другой мир. Все танцевали под хорошую музыку и меня жестко игнорили. Я посидела-посидела, потом позвонила в два часа ночи своей подружке, которая мне сказала: «У нас тут так охуенно! Приезжай!» Я вызвала такси и поехала в Дарницу. Помню: первый этаж, две больших тарелки оливье, водка, елка с тремя игрушками, кто‑то трахается в соседней комнате, кто‑то выбрасывает стол в окно, кто‑то блюет… Я села и подумала: «Боже, как хорошо! Я дома!»
«Помню: первый этаж, две тарелки оливье, водяра, елка с тремя игрушками, кто‑то трахается в соседней комнате, кто‑то выбрасывает стол в окно, кто‑то блюет… Я села и подумала: «Боже, как хорошо! Я дома!»
ШО «Водка. Ебля. Телевизор». Есть такая пьеса у вашего бывшего супруга Максима Курочкина. Когда, кстати, возникла идея поступать в Московский литинститут?
— Я училась в «кульке», и моей подружке, которая писала, посоветовали студию драматургии Анатолия Дьяченко (основатель Центра современной экспериментальной драматургии «Теория неба», автор Современной теории драматургии, руководитель семинара драматургии в Литинституте. — Ю. П.). В общем, Юлька туда начала ходить писать пьесы. Я пьесы писать совершенно не собиралась — что это еще за фигня? Но она сказала, что в студии нужны непрофессиональные актеры для читок.
ШО А вы хотели быть актрисой?
— Конечно. Я и пошла. И стало мне там как‑то хорошо. И однажды Дьяченко, услышав мои пару идей, говорит: «Что вы фигней страдаете? Пишите пьесу». Я написала. И когда мы с ним потом остались вдвоем, чтоб ее обсудить, сказал мне, что я прирожденный драматург, а в течение трех лет он сделает из меня профессионального драматурга. Я тогда еще подумала: почему так долго? В общем, он меня так захвалил и окрылил, что через год я поступила в Московский литинститут. Я действительно не собиралась становиться драматургом и рассматривала учебу в Москве как возможность стать кем‑то поважнее. Пьесу «Житие простых», с которой я поступала, в Киеве потом поставили в Молодом театре. В мои 19 лет это было, конечно, круто, но все равно драматургом я становиться не хотела. Ну какая драматургия в 90‑е? Никто не ставил тогда современных авторов, никому это было не нужно.
ШО Учиться интересно было?
— Институт — так себе, сомнительное заведение, но опять‑таки: пресловутая среда, встречаешь разных людей. Пять лет проучилась, пять еще проработала. Сперва в холдинге Валерия Комиссарова «Моя семья» — стыдный момент моей биографии. Там была газета, куда Комиссаров позвал главным редактором Мишу Угарова (российский драматург, режиссер театра и кино, сценарист, один из организаторов фестиваля молодой драматургии «Любимовка», художественный руководитель «Театра. doc», идеолог движения «Новая драма». — Ю. П.). А Миша позвал уже зарабатывать Курочкина, меня, других драматургов… Деньги всем нужны были. Года полтора я так продержалась, потом сценарий какой‑то на меня свалился, сериал про хороших подростков. «Простые истины». Глупый, но рейтинговый. Начала писать сценарии, как‑то сразу стало получаться, много предложений, потом на СТС в отделе маркетинга писала рекламу фильмов и передач для эфира.
ШО А пьесы ваши ставили?
— Только «Житие простых». Пьесы начали позже ставить. Я ушла с СТС на сериалы главным автором, там тоже полно было всякого шлака. Но какой‑то технологией овладевала и выживала — в Москве это непросто, а независимость для меня всегда имела значение.
ШО Ну, «Школа», которую Валерия Гай Германика снимала по вашему сценарию, совсем не шлак. Как вам с ней работалось?
— Мне сразу заказали 20 серий, после чего дали Лере почитать. Она прочла и сказала, что «это все, конечно, говно, говнище страшное, но я буду снимать». У нас была одна попытка коннекта, когда она попыталась мне что‑то в своей манере сказать, я ей в таком же тоне ответила, редакторы поняли, что нас надо держать подальше друг от друга, и мы с ней больше не пересекались. Я общалась только с редакторами, писалось и работалось легко, почти не было никакой редактуры, иногда ко мне обращались: «Лера просит вот тут поправить, изменить, если вам несложно». А где‑то на 45‑й серии Лера попросила, чтобы главная героиня покончила жизнь самоубийством, и тут нашла коса на камень. Я не хотела, а Лера настаивала. У нее же было несколько суицидных попыток, это известный факт. У меня было другое представление, мы не сошлись, я сказала, что ухожу, и моя команда дописывала уже без меня. Героиню благополучно убили, все были счастливы, и мне до сих пор раз в два-три года приходят мейлы: «Лера Германика хочет с вами работать». Последний раз где‑то месяц назад: «Лера так хочет, так хочет». Обычно я отвечаю: «Спасибо, до свидания», а тут, думаю, посмотрю, хоть чем она живет. Погуглила, узнала, что она ведет какие‑то программы на православном канале, любит Путина, вышла замуж за депутата…
ШО Покончить с собой можно разными способами.
— Короче, Лера не тот человек, с которым хочется повторять опыт, хотя мне сериал нравится. И хорошо, что это все случилось. Но счастьем в Москве была «Любимовка» (независимый фестиваль современной драматургии. — Ю. П.), собственно, я писала хотя бы для того, чтобы раз в год туда попасть. Ну и тогда как раз начинался «Театр. doc» (российский театр документальной пьесы, независимый, негосударственный проект драматургов. — Ю. П.). Курочкин мне как‑то сказал: «Ты столько всего вспоминаешь про свой спортинтернат, напиши пьесу». Я написала, и «Галка Моталко» стала первым серьезным успехом. Во МХАТе была блестящая читка, а потом Елена Новикова — сейчас звезда стендапа — поставила спектакль в Центре драматургии и режиссуры: с Исаковой, Уколовой, с молодыми хорошими артистами. Спектакль прозвучал, и пьесу начали ставить. Кстати, три года назад ее поставил в Киеве «Дикий театр». Что интересно — в том же спортинтернате, откуда меня выгнали. Они специально не подбирали помещение, так сложилось. Короче, круг замкнулся.
ШО Спектакль понравился?
— Нет. Я все время переживала: «Какая ужасная пьеса! Какой чудовищный текст! Зачем это ставить?» У них все построено на сексе, на агрессии, и вся нежность, которая там есть, убита, в итоге получилось про животных. В общем, я расстроилась.
ШО «Галку Моталко» в изложении «Дикого театра» я не видела, хотя делать про животных — это их конек, а вот «Плохие дороги» в постановке Тамары Труновой по вашей одноименной пьесе на меня произвели очень сильное впечатление. Расскажите подробнее, как появился этот материал.
— В начале 2015‑го я поехала на Донбасс делать интервью, параллельно занимаясь с Георгом «Театром переселенца» (В октябре 2015 года немецкий режиссер Георг Жено, драматурги Наталья Ворожбит и Максим Курочкин, военный психолог Алексей Карачинский открыли в Киеве «Театр переселенца», где не было профессиональных актеров, а участвовали переселенцы с Донбасса со своими историями. — Ю. П.). И вот эти личные встречи-переживания, работа над сценарием к «Киборгам» стали основой… Потом Георг меня познакомил с куратором одной галереи из Британии, она заказала мне документальную пьесу для своего проекта, и я опомнилась за три дня до сдачи. Написала женский монолог, с которого, собственно, начались «Плохие дороги». Нас пригласили в Британию, мы потом с Георгом смеялись, вспоминая, как нас кормили там лобстерами. Тут актриса читает монолог из «Плохих дорог», там лобстеры, буржуазная публика…
ШО Фуршетно-тусовочная?
— Это был жуткий диссонанс. Но пришла тогда моя близкая подруга Элиз Доджсон, директор международной программы в Royal Court Theatre (лондонский театр, известный в мире как центр современной драматургии. — Ю. П.), услышала монолог и сказала: «Ой, хочу пьесу! Пиши! Просто твои впечатления. Мы тебе заказываем».
ШО На передовой были?
— Меня, конечно, возили на «нулевочку». Были разные типы поездок. С подростками и военными — спектакли делать, с медиками ездила. А для военных — самый шик свозить тебя на «нулевку», акт особого доверия. Это особый опыт — когда из столичной жизни ты внезапно попадаешь в какое‑то средневековье. Все время слышишь обстрелы, видишь разбитые дома, местные, с которыми общаешься, травмированы, напуганы и озлоблены.
«Мы ехали на Донбасс как на другую планету. Вообще удивительно, как мы все состоим из стереотипов, как безотказно работают эти пропагандистские штуки»
ШО У каждого из нас есть умозрительные картинки, которые рано или поздно разбиваются о реальность. Так ведь не только с войной и миром.
— Вообще удивительно, как мы все состоим из стереотипов, как безотказно работают эти пропагандистские штуки. Мы ехали на Донбасс как на другую планету. И нас там встречали как инопланетян, и мы их воспринимали так же. А потом уже какие‑то люди становятся родными, начинаешь скучать по этим местам. Когда начинаешь туда ездить, пропадает желание делить на белое-черное, своих и чужих, исчезает изначальная враждебность, понимаешь, что и твои близкие могли на этом месте оказаться.
ШО Недавно вы сняли свой первый фильм по своей же пьесе «Плохие дороги», он уже получил приз на кинофестивале в Венеции. А спектакль Труновой вам понравился?
— Я не смотрела. Я эту пьесу, видимо, пишу до сих пор. И тем, что сняла кино, грубо говоря, закрыла тему. Я не хотела ставить спектакль, и когда меня начали уговаривать, согласилась при условии, что я буду присутствовать на репетициях, общаться с актерами, во всяком случае, на первых этапах. Это, вообще‑то, норма, в той же Британии, например. Мне сказали: «Да, да, да, конечно, конечно». И очень быстро перестали сообщать, когда репетиции, когда что, стали морозиться… Зная Тамару и вообще психологию наших режиссеров, я могла предположить что так и будет, но все равно была не готова. Поэтому спектакль не смотрела. Если им не интересно, что я имела в виду, то мне не интересно, что и как они там трактуют. Но ничего страшного, никаких обид. Я закрыла гештальт, сняв свою картину.
ШО «Театр переселенца» жив?
— Нет. Это был двухлетний наш проект, потом мы его отдали молодым коллегам, но они ничего с ним не сделали. Так он и накрылся. Люди, которые там участвовали, все при деле, но не в этом театре.
«Кайдаші» — абсолютно патриотическое кино, но не в том понимании, которое обычно вкладывают»
ШО Давайте перейдем к самому загадочному вашему проекту — «Спіймати Кайдаша». Для меня это действительно загадка во всех отношениях, настолько неожиданная и безупречная работа, учитывая реалии украинского кино. Как вам вообще дали его снять за государственные деньги, да еще в рамках «патриотического направления»? Ни одного положительного, образцово‑показательного героя, суржик, никакого пафоса, торжества семейных, религиозных ценностей и прочих обязательных скреп.
— На мой взгляд, «Кайдаші» — абсолютно патриотическое кино, но не в том понимании, которое обычно вкладывают. Все началось в 2015 году. Владимир Бородянский (генеральный директор телеканала СТБ. — Ю. П.), предложил мне написать «Кайдашеву сім’ю». Современную версию. А поскольку мы друзья, и он ко мне хорошо относится, не было никакого прессинга, цензуры, редактуры… И полтора-два года я писала, как хотела. На канале читали — им нравилось. Единственное замечание — «Почему так грустно, это ж комедия». Ну, вообще‑то так себе комедия. Читайте классика внимательно.
А потом Бородянский ушел с СТБ, и я решила, что все. Сценарий полностью оплатили, но мне было обидно, потому что я писала с большим удовольствием и прикипела к истории. Я уже считала, что сценарий похоронен, прошло несколько лет, но потом появилась тема государственных денег. И новое руководство канала спохватилось: «О! У нас же там где‑то что‑то валялось». Они мне позвонили: «А давай подадимся, но при условии, что ты будешь шоуранер». Это так прозвучало, что типа, весь гемор на тебе. Выяснилось, что государство дает 50 процентов, а 50 должен дать канал, и я взялась, понимая, что, если не я, они все равно это кому‑нибудь отдадут и все испортят.
«Почему так грустно, это ж комедия». Ну, вообще‑то так себе комедия. Читайте классика внимательно»
ШО Поразительно, что Держкино профинансировало.
— Ну, там тоже есть адекватные люди, видимо, плюс они меня знают и неплохо ко мне относятся. Ну и, скорее всего, выбор оказался небольшой, а денег надо было кому‑то дать. Дали нам, у канала отношение было совершенно равнодушное. Никто на съемочную площадку не приезжал, ни во что не вмешивался и особо не интересовался, чем мы там занимаемся. Исполнительный продюсер — очень спокойный парень, который помогал, чем мог, и, конечно, повезло с режиссером. Сериал — совсем другая работа, это не кино снимать. Это как у станка, настолько тяжелый физический труд: всех собрать, построить, при этом создать рабочую и творческую атмосферу. А у Саши Тименко опыт именно такой, сериальный. Плюс он без ложных амбиций — что придет какая‑то и начнет мне тут указывать. У нас случился один сложный момент, когда он понял, что я буду сидеть на всех кастингах и во все вмешиваться. Помню, он напрягся, и мы с ним даже чуть не расстались.
ШО Кастинг безупречный, стопроцентное попадание в каждого. Кого было сложнее всего выбрать? Я знаю, вы не хотели узнаваемых лиц?
— Да, не хотела. Но Карпо (Тарас Цымбалюк. — Ю. П.) оказался телевизионной звездой, я этого не знала, знала бы, не взяла б, наверное. Просто когда Тарас вошел, я сразу поняла, что это Карпо. Гришу, который Лаврина играет, долго не хотела. Мне нравился другой актер, режиссеру — Гриша (Григорий Бакланов. — Ю. П.), я уступила, в результате не жалею, он был прав. Старших Кайдашей быстро нашли, а девочек долго искали. Хотя я на Антонину Хижняк сразу запала, увидела и сказала — все, я нашла Мотрю. Но она никому не понравилась — ни продюсеру, ни режиссеру, ни оператору. И вот уже завтра съемки, у нас пять актрис, и нет утвержденной Мотри. В общем, взяли другую актрису, а на следующий день поняли, что ошиблись. Все у нас сверкает, кроме Мотри. Она очень хорошая актриса, просто это не ее история. И вот тогда мы наконец позвонили Тоне, которая тут же с воплями примчалась на съемки. «Боже! Я всю неделю жила с ощущением, что мимо меня прошло что‑то важное». Она еще кормила ребенка в это время, но с такой самоотдачей работала, совершенно как одержимая: «Я каждый день мечтаю, скорей бы на площадку!»
ШО А проблем с суржиком не было? У нас же закон про мову.
— Не было — ни с суржиком, ни со всем остальным, даже пару матерных слов оставили. Руководство с какого‑то момента стало вдруг все очень спокойно принимать, и сами продюсеры полюбили сериал. Когда меня вызвали, я ожидала неприятного разговора, а продюсер мне начала прекрасные слова говорить, мол, какая история, как все честно, какой украинский язык… Единственное — обещала, что цифр не будет, рейтингов не будет. Никто ведь ставок не делал. Массмедиа ведь тоже живут стереотипами, все время высчитывают по каким‑то социсследованиям, что каким зрителям интересно. Это таким, то таким, это для женщин 35 плюс, это для мужчин. А все оказалось совсем не так.
ШО Вы критику читали?
— Читала чуть‑чуть, мне немного попадалось. Да и зачем себе нервы портить? Шквал был позитивный, причем положительные отклики именно от тех людей, от которых я мечтала. Хотя там придраться, конечно, есть к чему.
ШО А вы сами к чему придираетесь?
— Я придиралась во время съемок. Бегала как злая собака. Портила прически, смывала грим, переодевала артистов, заставляла носить одну и ту же одежду. К счастью, меня поддерживали оператор и режиссер.
ШО Вы сами захотели сыграть маму Мелашки?
— Это придумал режиссер. «Ну раз ты мама сериала, — сказал, — будешь маму играть. А оператор будет папой». Мы и сыграли. Для нашей внутренней радости. Плюс мы ж экономили на всем.
ШО Вы еще где‑нибудь снимались как актриса?
— У меня была одна попытка, фильм не вышел. Но не из‑за меня.
«Я спринтер. Не люблю длинные проекты. Мне просто скучно становится заниматься одним и тем же, с теми же героями»
ШО Почему вы не хотите продолжения сериала?
— Продолжение почти всегда хуже. И вообще для меня эта история закрыта. Мне больше не хочется. Я спринтер. Не люблю длинные проекты. 12 серий — это и так очень много. Мне просто скучно становится заниматься одним и тем же, с теми же героями. Хочется идти дальше, делать что‑то другое, не загрузать в сельской теме. Я ведь и так поздно начала всем этим заниматься, хочется больше успеть.
ШО А нечто подобное «Кайдашам», только на городском материале?
— У меня есть одна заявка. Я думаю, мы ее дожмем, найдем денег, и будет сериал тоже серий на 12. Городская история, 90‑е. Мне это время очень интересно, я его прекрасно помню. Все эти блаты, дефициты, как ходили из одного магазина в другой после работы, чтобы что‑то достать, как потом пришли бандиты, начали отжимать, убивать… Сериал выйдет недешевым, сейчас продюсеры этим занимаются, будем подаваться на питчинг. А пока опять готовлюсь к съемкам. У меня есть пьеса «Демоны», времени что‑то новое написать не было, и продюсер «Плохих дорог» убедил меня податься с «Демонами» на питчинг авторского кино. Нам дали денег, и я снова буду снимать кино, чему бесконечно рада, хотя и страшно. Это совершенно не будет похоже на «Кайдашей», украинское современное село глазами инопланетянина. Но очень хочется и городскую историю, про 90‑е, аж руки чешутся.
