Украинский театральный режиссер, художественный руководитель и директор Киевского академического театра драмы и комедии на левом берегу Днепра Станислав Жирков: «Мы не ощущаем себя частью чего-то большого и значимого — отсюда наша невероятная зависть всех ко всем. Мы замкнуты на себе, считаем себя прекрасными, лучшими, у нас сплошные шедевры. Нет у нас шедевров. И мы должны это признать. И честно посмотреть в глаза друг другу».
Тридцатитрехлетнего Станислава Жиркова можно считать одним из феноменов и кризис‑менеджеров современного украинского театра. Мальчик из Ильичевска (Стас не выносит прежнее название городка и называет его только Черноморском) в седьмом классе решил, что будет жить в Киеве. А вот с тем, чем заниматься, определился уже ближе к концу школы, когда вдруг обнаружил, что ничему не научился. Решил заниматься тем, что нравится. Сперва был КВН, затем — неудачное поступление на курс к Николаю Рушковскому в Киевский театральный университет имени Карпенко-Карого. Рушковский не взял, но предложил прийти через четыре года. Жирков не стал терять годы и окончил актерский курс мастерской Петра Ильченко и Екатерины Пивоваровой в Институте культуры, но первых профессиональных успехов достиг как режиссер. Учредил независимый театр «Открытый взгляд», где поставил «Наташину мечту» по пьесе Ярославы Пулинович и получил главную театральную премию «Киевская пектораль» за «Лучший режиссерский дебют». В 2014‑м возглавил «Золотые ворота», хорошо известные к этому моменту разве что кругу близких родственников и друзей работников театра, и за несколько лет сделал «Золотые» одним из культурных брендов столицы — с отличной труппой, актуальным современным репертуаром, прессой, шумом, гамом, аншлагами. Ставил в «Золотых» («Слава героям», «Бракованные люди», «Отелло / Україна / Facebook», «Тату, ти мене любив?», «Каліки»), в Театре на Подоле («Дівчинка з ведмедиком, або Неповнолітня»), в Молодом («Сталкеры»), в Беларуси, откуда недавно опять вернулся, сейчас размышляет над «Братьями Карамазовыми» и вообще полон планов.
В январе этого года, после смерти бессменного руководителя Киевского театра драмы и комедии на левом берегу Днепра Эдуарда Митницкого, основавшего театр в конце 70‑х, вместе с ученицей Митницкого Тамарой Труновой победил в конкурсе и теперь возглавляет этот прославленный коллектив как худрук и директор, а для Труновой специально ввели должность главного режиссера. Мы беседуем в бывшем кабинете Эдуарда Марковича, где сегодня работают Стас и Тамара, где я бывала неоднократно, и где все пока по-прежнему — те же снимки, афиши, знакомые все лица, иных уж нет.
ШО Как вам в этом кабинете? Не страшно?
— Ну, мы сейчас здесь вдвоем с Тамарой, поэтому мне не страшно. Я вообще человек, боящийся темноты, и мне во многих новых местах бывает неуютно. Но здесь — нормально. В этом кабинете пока все осталось так, как было при Эдуарде Марковиче, мы долго думали, как лучше сделать, чтобы сохранить всю эту историю и память. Конечно, нужен музей Эдуарда Митницкого, но мы, к сожалению, не можем себе сейчас этого позволить, потому что театр не такой уж большой, однако мы однозначно что-нибудь придумаем. Суть же не в музее. Суть в памяти. А память — это дело! Вообще мы сейчас в состоянии такой интенсивной работы находимся, что я не особо задумываюсь, как мне здесь. В этом кабинете много лет сидел очень талантливый человек, для меня он — легенда…
ШО В этом кабинете никогда не менялась власть. Насколько вы понимаете, с чем вам пришлось столкнуться?
— У театра на левом берегу, на самом деле, все окей. Очень сильная труппа, репертуар, есть крутые спектакли, есть послабее, от каких-то придется отказаться, есть история, есть репутация. Мне кажется, на данный момент нужно чуть-чуть поменять ракурс. Сейчас наступило новое время, все вообще ускоряется, и мы должны реагировать на перемены. Театр — быстрое искусство. И наша задача, конечно, привлечь сюда другую аудиторию — 25 плюс.
Хотя сегодня не принято акцентировать внимание на возрасте: можно быть 60-летним и в то же время интересоваться фейсбуком, диджиталом, современной музыкой и так далее. Наша задача привести сюда, грубо говоря, айтишников, креативный класс, ценителей современной Украины, то есть наша аудитория — люди, которые мыслят в близких нам категориях. Мы — независимая страна, которая развивается и движется вперед, страна, где есть современное искусство, современные авторы и определенные реалии. Мне кажется, о вечном нужно говорить сквозь призму времени, в котором ты живешь, а не сквозь призму придуманной истории.
ШО Ни для кого не секрет, что молодежь по-прежнему считает театр отстоем. Кое-что в этом отношении изменилось за последнее время в связи с развитием независимых сцен, которых в Киеве, к слову, 103, но для молодежи в целом театр — искусство несовременное. Как вы намерены завлекать?
— Ну, я не считаю, что молодежь думает, будто театр — это отстой. И на моих, и на спектаклях Тамары Труновой 70 процентов зала — как раз молодежь. Это та аудитория, которая нам нужна, — и сейчас, и в будущем. И какие-то специальные шаги предпринимаем. Когда мы с Тамарой начали просматривать труппу и разделили ее по возрастам, то поняли, что артисток до 30 лет у нас три, а артистов до 30 лет — четверо. А театр, на мой взгляд, опирается в первую очередь на безвылазно работающую молодежь, которая в свою очередь опирается на средний возраст, а те уже — на старшее поколение. Здесь же этот баланс нарушен, поэтому некоторые артисты перешли к нам из «Золотых ворот»: те, в ком мы уверены, и они, я надеюсь, нас не подведут. Еще у нас поменялась страница в фейсбуке, на которой можно купить билеты: на ней каждое наше видео набирает две-три тысячи просмотров, и это очень хороший показатель. Мы в процессе изменения сайта. Плюс у нас есть планы относительно режиссеров, что тоже вариант — увидеть в этом театре что-то уникальное и принципиально новое.
ШО Кого вы намерены пригласить?
— Максима Голенко, Сашу Середина из Харькова, это молодой режиссер…
ШО Голенко приглашаете? Но вы же не любите «Дикий». («Дикий театр» — независимый киевский театр, созданный в 2016 году и снискавший популярность своими остросоциальными, радикальными и провокационными проектами. — Ю. П.).
— Я не никогда не говорил, что не люблю «Дикий». Я хожу к ним на спектакли. На мой взгляд, это важный театр в Киеве и в Украине. Я могу не принимать некоторые их механизмы или позиции, но это нормально, я же имею право на свое мнение. Вы не слышали, что обо мне говорят! Я высказываю свое мнение. Оно ни на что не влияет. Не заплатят же меньше зарплаты кому-то из-за моего мнения? У меня вообще нет ни к кому никаких претензий.
ШО Ну, так не бывает.
— У меня есть позиция. Она предельна проста. Каждый должен отвечать за свои слова и действия.
ШО Ответьте.
— Спрашивайте.
ШО Наша театральная среда дико разобщена, и каждый по-своему к этому прикладывается. Сказать гадость о другом — за милую душу. Иногда — не глядя. А как только заходит вопрос о том, что друг у друга смотрели, начинается: «Этого не смотрел, того не видел, о том не слышал, и вообще у меня нет времени».
— Это проблемы коллег. Тамара много ходит, я хожу. Вообще мое поколение режиссеров много смотрит друг у друга. Я смотрел все спектакли Влады Белозеренко, спектакли Влада Троицкого, и то, что они в последнее время делали в «ДАХе», смотрел Давида Петросяна, Дмитрия Богомазова, и рад, что спектакли Дмитрия Михайловича идут в нашем театре, я люблю работать с его учениками.
ШО У меня сложилось впечатление, что у вас с Богомазовым возник конфликт.
— Конфликта не было. Был момент, когда посреди сезона переманили нескольких артистов.
ШО Из «Золотых ворот»?
— Да. Можно по-разному относиться к артистам в связи с их шагом, но для меня это было болезненно. Я в фейсбуке даже пост об этом написал и до сих пор считаю, что это некрасиво и неправильно. Артисты молодые и неопытные, каких-то вещей не понимают, но Дмитрий Михайлович — человек-то достаточно взрослый. Я считаю, что можно друг другу позвонить, поговорить, обсудить. Я, например, люблю каких-то артистов, но никогда не скажу: давай прямо сейчас к нам, срочно есть работа. Они могут сами сделать свой выбор, прийти и сказать: хочу у вас работать. Такой разговор я понимаю. А насчет театральной среды… Понимаете, основная проблема в том, что мы не ощущаем себя частью чего-то большого и значимого. Отсюда какая-то невероятная зависть всех ко всем. Мы замкнуты на себе, считаем себя прекрасными, лучшими, у нас сплошные шедевры.
ШО Есть у нас шедевры?
— Нет у нас шедевров. И мы должны это признать. И честно посмотреть в глаза друг другу. И сказать: «Давайте, друзья, поехали! В Варшаву, в Краков, в Прагу, в Берлин, давайте там выяснять отношения, быть открытыми, находиться в общем рынке, делать проекты, работать с молодыми авторами». У нас же беда с современной драматургией. Сколько мы можем строить все на Павле Арье, Наталии Ворожбит, Татьяне Киценко и Дэне Гуменном? Все привыкли подбирать. Ты с артистом поработал, раз — и его уже забрали. Ты с драматургом поработал, раз — и его забрали, ты с режиссером поработал, раз — и его уже… А где наше движение? Наш скаутинг? Где проекты?
ШО Как вам «Пектораль» последняя?
— Ужасно.
ШО Она нужна вообще, на ваш взгляд?
— Любое привлечение внимания к театру — прессы, зрителей и так далее — очень важно. Не наши разборки — кто что получил, а внимание к театру. «Пектораль» важна с точки зрения популяризации искусства. На сегодня «Киевская пектораль» — это театральная экспертная премия, которая перестала такой быть. После того, как театры начали делегировать по два человека от коллектива, она перестала быть экспертной. Грубо говоря, меня раньше оценивали Веселовская, Липковская, Васильев и Жежера, а сейчас меня оценивают — завлит, завхоз…
ШО И суфлер.
— Ну, есть же разница между кандидатом наук и завхозом? Я очень уважаю профессию завхоза, она крайне важна и нужна, просто профессия завхоза не имеет никакого отношения к театральному экспертному мнению. Основная моя претензия — в этом. За пять дней до премии мы не знаем номинантов, о какой популяризации может идти речь? Из «Пекторали» вышел уже Молодой, вышел «Киев‑модерн-балет», Русская драма давно не принимает участия — при всем моем жестком отношении к этому театру, оперный не принимает. Поэтому у меня сейчас желание только одно — чтобы еще два киевских театра отказались, и мы сделали мини-шоу-кейс, сбросились деньгами, привезли белорусских, литовских, польских критиков… Пусть будет, например, пять дней, когда они походят, посмотрят. После чего проведем круглый стол, и нам расскажут: вот это прикольно, это круто, это вообще супер, а это лажа, а это еще одна лажа. Мне кажется, толку будет намного больше, нежели от этой раздачи слонов.
ШО А почему вы, например, об этом не пишете в фейсбуке? Соцсети почти не используются людьми культуры ни для популяризации, ни для привлечения внимания, ни как поле для высказывания и обмена мнениями. Что-то происходит, но вяло, скучно, селфи, букеты, у нас премьера, мы прекрасны.
— Так все ж подумают, что это зависть, вы поймите!
ШО Да пусть думают что угодно. Как можно в эпоху информации совершенно игнорировать свободное пространство соцсетей? Это нормально: думать что угодно, говорить что угодно, рубиться стенка на стенку. Где это все?
— Я уже свое отрубился. Я устал. Я все время бьюсь в стенку и получаю только негатив в свою сторону. Мне начинают рассказывать, что я не прав. Зачем оно мне надо? Если мы играем в игру, давайте играть честно.
ШО Мы вообще сейчас живем в пространстве игры, которая становится тотальной, распространяясь на все сферы, все карнавализируется, театрализируется…
— Только театр не карнавализируется. А карамелизируется.
ШО В чем конкретно заключается ваше жесткое отношение к Русской драме?
— Жесткость моего отношения очень проста. То, что театр есть, это хорошо. Это лучше, чем тир.
ШО Аквапарк.
— Нет, аквапарк я люблю. Но, в общем, хорошо, что есть театр. Люди зарабатывают деньги, ставят спектакли. Но я считаю, что национальный театр в Украине не может быть на русском языке. Это во-первых.
ШО Вот так!
— Да! Априори. Это однозначная позиция. Обижайтесь, злитесь, что хотите, я так считаю. Второе — это абсолютная слепота театра по отношению к тому, что происходит здесь и сейчас. Третье. Русская драма — это государство в государстве, а я всегда против вертикальных систем, когда один человек решает за 200 остальных. На мой взгляд, все должны находиться в некоем диалоге. Четвертое — театр закрыт для других режиссеров. Почему? Почему условно Стас Жирков или Максим Голенко не могут поставить там спектакль?
ШО Потому что ненормативная лексика, низкий штиль, животные эмоции недопустимы на сцене Русской драмы. Я недавно прочла интервью Алексея Кужельного (художественный руководитель театра «Сузір’я», глава экспертного совета театральной премии «Киевская пектораль». — Ю. П.) как раз об этом — о недопустимости низкого и животного в театре, который, наоборот, должен возносить, возвышать, поднимать…
— Да-да, только вверх, к небесам!
ШО Я знаю, что вы очень верующий человек и не любите, когда оскорбляют чувства верующих на сцене.
— Не очень. Просто верующий.
ШО Объясните мне эту позицию — как человек творческий сознательно может так урезать свою свободу?
— Суть в том, насколько ты позволяешь впустить что-то в себя. У меня есть свои табу. И если, условно говоря, разговор скатывается к тому, что священники ездят на таких вот автомобилях, то мне просто не интересно. Мне в таком диалоге быть не интересно!
ШО А в таком диалоге, что в лоне католической церкви — разврат, педофилия, ряд других преступлений, которые покрываются церковью под дудочку о заповедях?
— Тоже неинтересно.
ШО Фильм на документальном материале о том, что вам не интересно, взял «Оскар» пару лет назад. (Картина американского режиссера Тома Маккарти «В центре внимания». — Ю. П.)
— Отличный фильм, кстати. Но суть же в чем? Есть грехи конкретного человека или людей, но я за это ответственности не несу и не хочу усомниться в том, что, грубо говоря, там — рай, а там — ад. Мне в этом плане ничего искать не нужно. Искать смысл жизни мне не интересно! Мне не интересен Сартр, мне не интересны люди в пограничном мире и все подобные истории, все это кажется мне невероятно глупым.
ШО То есть про смысл жизни вы уже все поняли?
— Мне не интересно об этом думать. Есть много других интересных тем, а смысл жизни — непостижим. В чем смысл жизни — вопрос риторический. И пытаясь ответить на него, я не продвинусь даже на сантиметр в своих поисках. Если уж Микеланджело, Ван Гог, Дали не продвинулись… А то, что есть преступления церкви, так преступления есть везде. Говорим о преступлениях церкви, давайте говорить о преступлениях президентов…
ШО Давайте говорить обо всем. Вот классики пытались, несмотря на свое личное отношение к чему бы то ни было…
— Любимый мой роман — «Братья Карамазовы», очень сильный и даже переломный для меня текст. И вот сейчас Дима Богославский написал инсценировку, но я боюсь приступать к материалу, потому что это серьезная ответственность.
ШО Вы, кстати, с титаническими текстами почти не работаете — Шекспиром, Толстым, тем же Достоевским.
— Ну, я поработал с «Отелло», но от него в спектакле осталось три монолога. Мне надо сейчас понять, зачем это делать. Основной мой вопрос в последнее время к театру: «Зачем?» Когда я «Отелло» делал, у меня было четкое понимание — зачем. Мне хотелось говорить об определенных проблемах, это как слепок времени, что ли.
Вот мы сейчас делаем «Класс» — про школу, которая осталась в зоне АТО, про буллинг… И эта работа очень похожа на то, что я делал с «Отелло» — с точки зрения художественного метода. Меня очень увлекает такой метод, мне кажется, это важно, когда театр делается здесь и сейчас, когда рядом с тобой сидит живой автор и что-то придумывает, и ребята, работающие на сцене, тоже являются авторами. Это некое первобытное состояние театра или, как минимум, театра, который существовал во времена Мольера, Шекспира. Мне близок такой театр, и я четко понимаю, зачем.
ШО Вы активный пользователь фейсбука, и ваш фейсбучный образ здорово отличается от Жиркова реального, вам это зачем?
— Года полтора-два назад своим фейсбучным образом я хотел получить другую аудиторию, и я ее получил. В последние полгода ситуация изменилась. Я могу резко написать, но это все равно уже не тот Стас, который был. А тогда я получил аудиторию, которую хотел, у нас выросли продажи в «Золотых», появился дефицит на некоторые спектакли.
ШО То есть все ради дела?
— И очень жаль, что многие этого не понимают. Есть люди, которые искренне полагают, что все, что написано в фейсбуке, точь-в-точь совпадает с действительностью.
ШО В одном из недавних интервью на странный вопрос журналиста «Чем вы занимаетесь?» вы ответили не менее странно: «Ничегонеделанием». Такие удивительные ответы тоже ради дела?
— Я просто очень скептически отношусь к театру и не считаю, что мы занимаемся чем-то важным. Внутри меня все время происходит борьба: с одной стороны, я считаю, что театр — это совершенно не важно, важны учителя, медики, завхозы, а если не будет театра, мир не перестанет вертеться и люди не начнут заболевать из-за отсутствия театра, задыхаться, падать на улице — «Не могу без театра, помогите!». Конечно, было бы неплохо, если б люди без нас не могли, у нас бы продажи выросли…
ШО Вы рассуждаете как коммерсант-трудоголик.
— Моя мама дала мне какое-то протестантское воспитание: работа — это любовь к богу. У нас же, православных, как? Чем хуже, тем лучше. А у протестантов ты всю жизнь должен усердно трудиться, потому что именно этим показываешь Богу свою любовь. Мой мастер всегда говорил: «Не рассказывайте, как вы меня любите и уважаете, просто работайте!» И вот моя борьба именно в этом. С одной стороны, я занимаюсь какой-то херней, а с другой — если уже начал этим заниматься, нужно пахать. И трудоголизм у меня от мамы, которая может мне позвонить в 6.30 утра и сказать, что она уже выходит на работу.
«Есть люди, которые искренне полагают, что все, что написано в фейсбуке, точь-в-точь совпадает с действительностью»
ШО Из убитого театра «Золотые ворота» вы за пару лет ничегонеделанья сделали один из самых ходовых театров Киева. А как вам вообще пришло в голову заниматься такой херней? Вы же из Ильичевска, где с театрами не очень.
— Из Черноморска! (Смеется.) Он уже Черноморск, и я всех поправляю. Мне всегда почему-то стыдно было произносить «Ильичевск». Я родился в Уфе. Когда мне было пять лет, мы переехали, и мне его было стыдно так называть. Не знаю, откуда это. У нас в роду не было ни диссидентов, ни антисоветчиков, но ко всему советскому у меня детства отвращение. Ненавижу иерархию, авторитеты… С детства все это раздражает.
Когда в школе нам сообщали: «К нам завтра придет на открытый урок районо», уже неприятно становилось от одного этого. Говорю маме: «К нам придет завтра районо», а она: «Та господи, это Даши Филипповой дедушка». И вот этот момент — «Даши Филипповой дедушка» — меня как-то успокаивал и примирял с действительностью.
ШО Дедушка работал на понижение пафоса районо.
— Да! Придет живой человек, а не что-то прилетит неизвестно откуда. А почему стал заниматься херней… Ну, у нас же школа ничему не учит, и я в девятом классе вдруг понял: «Боже, я же ничего не знаю!» Вот какой предмет ни возьми! Однако я всегда любил читать и много читал, занимался бальными танцами и мог даже стать профессиональным танцовщиком. Но я начал играть в КВН, мне нравилось смешить, я любил импровизировать в классе и умел испортить настроение учителям…
ШО И тут КВН!
— У нас к КВНу почему-то такое странное отношение… Хотя это же, по сути, начало нового телевидения. Я недолго играл, где-то полтора года, но у меня появилось понимание того, что я могу чем-то таким заниматься. А классе в седьмом я вдруг понял, что буду жить в Киеве. Не знаю почему. Но как-то так я для себя решил, и даже вопросов, как я туда попаду, не возникало.
ШО Насколько вы разделяете позицию некоторых людей культуры, что искусство — вне политики?
— Оно не может быть вне политики. По определению. И мне очень странно наблюдать за некоторыми нашими деятелями, которые всю жизнь политические темы проходят по касательной. Я понимаю людей в России, которые там молчат. Там, чтобы что-то сказать, надо уезжать из страны.
ШО Там тоже по-разному. И не только застой и репрессии.
— Если мы берем Серебренникова, Богомолова — да. Это лучшие режиссеры своего времени, своего поколения, но то, что после них — большой миф. Все разговоры, что в России театр развивается, потому что есть школа, традиция, — миф. Я вот посмотрел три спектакля в Могилеве на фестивале — это очень скучно, и уровень провинциальный. И все российские спектакли последнего времени, которые я видел на фестивалях, — тоже ужасно скучно. Потому что люди, пусть вынужденно, но все равно оторваны от реальности — им нельзя говорить об этом, о том, о пятом, о десятом. Спектакль сделан вроде бы неплохо, а человека нет на сцене. И о чем этот Вася думает по-настоящему, я не понимаю. И вся эта псевдоправда, псевдоорганика — результат оторванности от жизни. Поэтому — как можно быть вне политики? Это же некое отзеркаливание жизни, и ты все равно должен занимать ту или иную позицию по разным вопросам. Не может же не быть вообще никакой?
ШО Вы много ездите, в мире про украинский театр что-то понимают?
— Нет. В связи с чем мой основной вопрос к национальным театрам. Да, это меркантильный вопрос, и все-таки. Почему мы, академические театры, получаем столько, а национальные — столько?
ШО А сколько вы получаете как директор‑худрук академического?
— Не скажу. (Смеется.)
ШО Ну, как обычно. Сколько учитель, врач, слесарь получает, спрашивать можно, а сколько артист — неприлично.
— Ну… Артисты академического театра с определенным количеством надбавок получают от семи до восемнадцати тысяч гривен. В зависимости от опыта, званий… Руководящий состав академического получает от пятнадцати тысяч и выше. Но мы действительно не привыкли говорить о деньгах, это неприлично.
ШО Культурная традиция еще советских времен.
— Однозначно. Точно так же у нас неприлично иметь дорогие билеты и задавать театрам вопросы относительно их финансирования, но я этим постоянно занимаюсь. Я считаю, что, если национальный театр получает в четыре раза больше академического, значит, он должен чем-то выгодно отличаться. Чем? Мы ставим спектакли, они ставят. Мы ставим украинскую классику, они ставят. Мы ставим современную драматургию — и они. Они приглашают разных режиссеров, мы приглашаем, они берут молодых артистов, мы берем. Чем же мы отличаемся? Для меня ответ очень простой. Национальные театры должны бесконечно представлять страну в Европе и мире, как это делают мировые коллективы. У них должен быть расписан план на полгода вперед. Сегодня — Минск, завтра — Гомель, а потом они едут в Варшаву, а потом — в Краков, а затем — в Прагу, и так без конца. Это суть национального театра! Национальный театр — это обязательные международные проекты и гастроли, а не одна поездка в год, которая подается как событие. Это должна быть пахота! 105 человек труппы, две сцены работают…
ШО Нас еще, видимо, не приглашают никуда.
— Так нас и не будут приглашать! Нужно договариваться, ездить, себя предлагать. Должен быть специальный человек для этого, а лучше — целая команда. А иначе это просто несправедливо. Академические работают точно так же, как и национальные, а то и больше, а получается, что мы в разных условиях.
ШО То есть об украинских театрах в мире не знают, потому что там их не видят?
— Об украинском театре не знают, потому что мы для этого ничего не делаем. Мы очень мало рекламируем себя. Наша страна ничего не делает в этом направлении. Никаких дней украинского театра в Лондоне, например. Хотя у нас есть продюсеры с опытом, которые могли бы этим заняться, и для государства это — копейки. Бюджет дней украинской культуры в Лондоне сопоставим с Днем Запорожья. Дни театра в Лондоне — это один раз не провести с размахом День рождения города Запорожья. А предложить скинуться мэру и другому городскому начальству из того, что они там наворовали (кто был в Запорожье, меня поймет), и отправить театры в Лондон. Но ничего не делается, и это очень странная позиция государства, на мой взгляд. Почему нельзя организовать неделю украинского театра в Минске или в Вильнюсе — для меня громадная загадка.
ШО Вы недавно вернулись из Беларуси, где ставили спектакль. Как там театр вообще существует?
— Очень похоже на то, как он существует у нас. Плюс‑минус та же система, другое дело, что у них предусмотрено дополнительное финансирование на постановки, а театров намного меньше, чем в Украине, поэтому артисты более жадные к работе высокого класса. В Беларуси хорошо развит театр кукол, намного сильнее, чем у нас, у них есть независимый сектор, несколько пространств в Минске очень интересных, похожих на нашу «Сцену 6». Мы с некоторым юмором относимся ко всему, что происходит в Беларуси, при этом их самые провинциальные театры ездят раз в месяц в Литву на гастроли… А мы почему-то не ездим.
ШО Вам «Золотые» не жалко? Как вообще идея возглавить Театр на левом берегу появилась?
— Я никогда не скрывал, что и «Золотые ворота», и Театр на левом берегу — не навсегда. Наступит момент, когда я больше не захочу заниматься театром, и к этому моменту я себя уже сознательно готовлю. Я считаю, что это единственный правильный путь — вовремя уйти и вовремя понять: ты уже не шаришь! И самый большой мой страх — вовремя не уйти.
ШО То есть театр — не ваше дело жизни?
— На данный момент это, безусловно, мое дело. Театр — это то, к чему у меня страсть, то, чем я хочу заниматься, я этим горю, могу броситься в бой. Но наступит момент, когда я все продам, уеду в Грецию, открою свою таверну…
ШО Вы ж вроде ресторан мечтаете открыть с оригинальным названием «У Стаса».
— Вот в Греции это будет оригинальное название!
ШО То есть даже не в Киеве?
— Нет. Это будет Греция.
