Этого интервью с художницей Маргаритой Болгар вообще-то не было. Сначала редакция поставила задачу взять интервью у Маргариты Стасу Волязловскому. Стас умер. Потом мне. Я оказался более терпеливым, но таким же неудачливым. Примерно через год постоянных увещеваний Маргарита прислала ответы на вопросы, которые я даже и не задавал, в письменном виде.
Вчера снова звонил Гоманюк Н.
Спрашивал об интервью.
Мое «категоричное против» растаяло как прошлогодний снег. Вмешалась назойливая мысль о возможной пользе для других, таких как я. А те, — такие как я, — конечно, и не поймут этого, не оценят.
С того момента, как меня впервые спросили об интервью, я думала, должно ли ему быть? Это же придется выворачивать все кишки наружу? Чтобы заинтересовать читателей. Наш народ — неудовлетворенный и требовательный. Он выставляет слишком большой счет за свою любовь. А я человек простой и скромный. Спорить с миром не стану.
Стена невидимых насмешек, как и Великая китайская, вымощена до самых последних дней. А может, и после.
Сейчас чем реже ты открываешь рот, тем гениальнее кажешься.
Я примерно понимаю, чего вы ждете от меня: «Ось я по городу походила, дала свиням, посипала куркам, а ввечері сіла малювати…» Живности у меня никогда не было, и я вегетарианствую уже двенадцать лет. И в труде пытаюсь себя ограничивать, но все равно часто болят даже кисти рук. Не хочу вызывать жалость и не собираюсь строить из себя эдакую симпампушку, чтобы возбудить симпатию.
Житие мое случилось в Великих Копанях. Может быть, моя задача восхвалять и прославлять их, а я не въезжаю? Ну, какой здесь наркотик? Тишина и природа. И близорукость — наша последняя роскошь. Мы отдаем им предпочтение, потому что они делают нас счастливыми людьми.
Жить среди природы — это, безусловно, здорово, но пахать как бешеные собаки — ужасно.
Лет до тридцати я часто спрашивала себя, что делаю в этом, кх-кх, селе? За всю свою жизнь мне так и не удалось привыкнуть к нему. А ведь я едва ли не вросла уже в этот чернозем. Ни один волос на моей голове не прослезился бы, если бы покинул эти места. Но кто знает? Мнение поддается модификации. Завтра я могу за эти земли горло перегрызать.
Место определяет твое сознание. И нет смысла страдать из-за этого в моем возрасте. Легче смириться, заниматься ловлей собственных блох в своей шерсти и получать от этого удовольствие. (Эту мысль подсказал мне кот минуту назад.)
Недавно заглядывал на чашку чая учитель украинского языка и литературы Сокровищук Ю. Шутил, что жизнь моя — уже не моя, и принадлежит она теперь сельской громаде.
Мое существование смахивает на эквилибристику, испытывающую меня на прочность и гибкость. Говорят, что душа никогда не повторяет тот путь, который уже прошла. Значит, этого ей не хватало.
«Прошлое не столь важно. Его уже нет. Важно то, что ты вобрал в себя до сегодняшнего дня, та музыка, что звучит в позвоночной трубе»
Мне не должно быть стыдно за это интервью даже через десять лет (если его напечатают). Прошлое не столь важно. Его уже нет. Важно то, что ты вобрал в себя до сегодняшнего дня, та музыка, что звучит в позвоночной трубе.
В природе все гармонично, а в человеке — нет. Творчество дает возможность настроить инструмент. Чем я и занимаюсь, опираясь на временное внутреннее состояние.
Что меня привело или вернуло к художеству? Истощение моральное и физическое: пианино расстроилось, пропал интерес к шитью, произошло разочарование в беллетристике, книгах и просто общее разочарование от самой жизни…
В тридцать три года я закрылась в мастерской и рисовала три недели подряд. Истощилась на 10 кг, штампуя рисунки в формате «2D». Это было начало странного, затворнического существования, где желание рисовать стало ведущим и бесспорным. Мужу и двум матерям, не считая остальных, казалось, что «я слетела с катушек». Они долго боролись с моим увлечением и пытались развеять улей на моей шее. Рисунки «2D» ставили меня перед знакомыми в невыгодное положение, вызывая подозрения в нездоровой психике. А мне была любопытна их реакция. В эти моменты они, кто мысленно, кто вслух, жалели мужа.
Многое, большая половина работ, писалась практически вслепую. Одна из них — работа «Карма». Сделав набросок грифелем и сама испугавшись, закинула его на шкаф, недоумевая по поводу увиденного. Я бредила рисованием, оно мне снилось, и я часто засиживалась до рассвета с кистью в руке. После затяжного сеанса психотерапии художество переросло в труд, ничем не отличающийся от всего остального. Потом — смахивало на появление второго ребенка, с коим носишься, тратишься, без надежд и ожиданий, и твердо убеждаешь себя: нет, это не ты, это кто-то свыше дал задачу, трудись, бедолага.
Я симулирую из себя художника, если хотите. Но сейчас я получаю удовольствие от того, что чья-то душа ждет мои работы, как пилюли от стресса. Не ждет? Ну и ладно.
Считаю, что надо воспевать чувство любви здесь и сейчас. А что еще воспевать? Нашу неспособность любить?
«Вдохновляет порой сама мысль о появлении еще одной картины. И та драгоценная поддержка окружающих, которая гласит: без вариантов, мадам, поднимайте свой зад к полотну»
Признаюсь честно. Зимой я пыталась бросить это дело. Со мной случилась депрессия. Выкарабкивалась месяца два и поняла, что нельзя даже думать о том, чтобы бросить: каким-то непостижимым образом изобразительное искусство, возможно, продлевает мне жизнь. Вдохновляет порой сама мысль о появлении еще одной картины. И та драгоценная поддержка окружающих, которая гласит: без вариантов, мадам, поднимайте свой зад к полотну.
Не думаю, что должна толковать о семантике своих работ. Вывернутая наизнанку картина теряет свою привлекательность. Может, я тут стараюсь зашифровать тайные послания будущим поколениям (шучу).
Недавно меня попросили назвать топ-5 любимых художников. Всегда считала, что выделить своих фаворитов можно после того, как увидишь работы воочию, вживую, разъезжая по музеям, галереям и вообще по миру. Не буду никого выделять. Тем более что восхищаюсь большинством.
От слишком профессиональных работ веет холодом, и это мешает понять в произведении художественный замысел и пережить увиденное.
Колесо фортуны украинских художников скрипит под «Ще не вмерла художників ні слава, ні воля. Ще нам браття‑художники, усміхнеться доля».
Никто уже не сопротивляется всеобщему абсурду. Все превратились в продукт и пытаются представить себя в лучшем свете. И разве художники — исключение?
Сейчас ощутимо растет диктатура наблюдателя. Думаю, что он всегда будет умнее художника, потому что многолик, такой себе, э-э-э, многоголовый дракон.
Избранные выставки:
«Днепровская палитра», выставка народных мастеров, Херсонский художественный музей им. А. Шовкуненко, 2012.
Коллективная выставка «К 200-летию Т. Г. Шевченко», Выставочный зал НСХУ, Херсон, 2014.
«Сны об арт-резиденции», Фестиваль Terra Futura, Херсон, 2016.
«Полярность», персональная выставка, Музей современного искусства, Херсон, 2017.
«Я: Зеркало». Автопортреты художников», Одесский муниципальный музей А. В. Блещунова, 2018.
«Швидкорозчинний час», коллективная выставка, Мистецький Арсенал, Киев, 2018.
«Художник — летописец современного кошмара»
Художник — летописец современного кошмара.
Меня всегда вдохновляла моя дочь. Я многому у нее учусь, советуюсь, спрашиваю. Она часто смеется: «Мам, я не понимаю, кто из нас кто? По‑моему, Бог пошутил с последовательностью рождения нас с тобой. Порой мне кажется, что это ты моя дочь».
Цели? Творчество ради творчества. После слов великого В. Машницкого: «Рисовать и не выставляться — это все равно, что ходить под себя», задаюсь целью попасть в зал НСХУ. Благо приглашают. Радуюсь потом, как дитя, не скрою, трепещу от счастья среди маститых мастеров на открытиях.
Мое увлечение — это дорогой колченогий стол на нашей семейной кухне. Он раздражает десять раз на дню, его с трудом все терпят, а выбросить — жалко.
В определенные моменты кажется, что нас убивает всё. Даже яд нашего хамелеона по имени «Счастье». Мы волочимся за ним по своей беговой дорожке всю жизнь, высматривая этот предательский мираж на горизонте.
«Рисование — моя зона комфорта, мой розовый плавающий оазис»
Рисование — моя зона комфорта, мой розовый плавающий оазис.
Мечтаю написать икону. Свою икону.
БИОГРАФИЯ
Я выросла в прекрасной семье, где всегда ценились в первую очередь высокие человеческие качества. Школьные годы вспоминаю с благодарностью к родителям. Мать занималась хозяйством и посвящала время нам с сестрой, много читала, шила и млела над цветником, как бабочка. Отец по молодости работал художником-оформителем в совхозе, дома писал картины и раздавал их друзьям (в основном срисовывал). Еще увлекался фотографией, в печатание снимков мы с сестрой были вовлечены как в некий магический процесс. Никогда не забуду наши семейные путешествия на авто. Каждый год мы ездили к родственникам на Волынь, останавливаясь по пути в красивых местах, музеях и прочее. Вообще отец часто шутил и поднимал настроение, что не помешало мне вырасти закомплексованной. В моей памяти осталось мало отцовских слов, он слишком рано ушел из жизни, но некоторые сопровождают меня все время.
В школе была замкнутой и закрытой. На контакт шла легко, но, быстро разочаровываясь, снова замыкалась в себе. В детстве, когда сверстники играли во дворе, я пиликала на пианино, выглядывая в окно, потому что собиралась поступать в музучилище. Потом учитель по сольфеджио спился и поступление накрылось. Пыталась ездить в Раденск (соседнюю музыкальную школу) подтянуть предмет, на автобусе. Пережила приставание одного озабоченного типа и закрыла тему.
Пошла учиться в Бериславское педучилище за компанию со своей двоюродной сестрой, на учителя младших классов. Интерес к этой профессии у меня так и не возник, потому я решила не продолжать обучение в институте по специальности. Как подумаю: «Мать честная, какой же слабой я была! Учеба за четыре года утомила меня и выжала как цитрус: поездками, сумками, квартирами и просто лихими девяностыми».
После учебы вернулась в школу, вышла замуж, до декрета проработала учителем рисования, как ни странно. И понеслось: семья, стройка, теплично-огородное хозяйство. Занималась ребенком, периодически шила, увлеклась цветоводством, чтением, игрой на фоно, мечтала когда-то бросить все увлечения и посвятить свободное время рисованию.
