№11-02(145-148) 2017-2018
Тема БОГОСФЕРА
Шо смотреть
Смотреть все
Искушение войной
Журнал «ШО» продолжает опрос известных писателей, художников, режиссеров и музыкантов. Где нынче место творческого человека? В мастерской или на блокпосте? У каждого — свой ответ.
Шо слушать
Смотреть все
Борис Бергер: Сало — это культурный бренд
Борис Бергер — художник, креатор, видавець, режисер. Виставки, перформанси, відеопроекти, фільми, література, книги, вибори, театральні постановки — чим тільки не займався ББ.
Мар’яна Садовська: Український йойк
Після того як послухаєш Мар’яну Садовську, виникає бажання почати українську музику спочатку. І взяти цю співачку новою точкою відліку.
Шо читать
Смотреть все
Фиона Сампсон: Бродский ошибался
Английская поэтесса Фиона Сампсон (Fiona Sampson) родилась в Лондоне, она автор 25 книг поэзии, критики и философии ars poetica, лауреат престижных литературных премий.
Шоиздат №11-02(145-148) 2017-2018
Переселєнка
«В Києві в неї могло бути геть інше життя, глянь, яка вона красивезна дівка», — прошепотіла одна продавчиня до іншої. Та, інша, знизувала плечами: «Та життя не по красі складається, а по хітрості і вєзєнію», — і дивилася в бік Альони прискіпливо. Альона тим часом сортувала креветки, гумові рукавички синьо-фіолетові перетворювали її довгі руки на ноги страуса, Альона усміхнулася, бо згадала п’ятирічного сина, можна було малого тим побавити, але постійно немає часу або бажання, наче час із бажанням домовляються не сходитися ніколи; спина боліла, медичний корсет не допомагав, чому — вона не могла збагнути, або був маленький або завеликий. Базарниця Людмила, що здавала Альоні кімнату, сказала: «Воно тобі не по росту, ці штуки не роблять на таких вітряків». Малий вчора запитав Альону, чи обожнювана ним Русалонька з мультику так само тхне рибою, як вона?
Вообще-то о стариках
Меня — фигуру неканоническую — интересует всё каноническое: деньги, ужас, бессмысленная любовь к начальству, онанизм, старики. Бей в солнечное сплетение века — и я бью, бью, вышибаю искру. Мне больно: век — это я; мне надо с собой как-нибудь договориться, мне легче писать, чем не писать — точнее, наоборот. Но ищешь слова — и находишь; находишь — и пьянеешь. О пьянстве и поговорим. Говори.
У мужчин своё свинство, у женщин — своё. Цвет, запах, консистенция — те же; но — видишь, не видишь? — своё. Видишь? — они одинаковые, мальчики и девочки семнадцати лет, попавшие в alma mater. Говоря «alma mater», говори — общежитие.
Отсюда силуэты неразличимы, но мне кажется, я вижу, кто из нас мальчик, кто девочка. Мальчик — тот, кто сжимает девочку; девочка — кто мальчика. Я сплю в углу.
Три роки ми говоримо про війну
+
Знайомий пішов добровольцем.
Повернувся за півроку.
Де був — невідомо.
Чого боїться — не каже.
Але чогось боїться.
Може навіть здатись,
що боїться всього.
Утро не скоро
Даны пути расхождения и бесконечное множество нас, друг за другом следящих,
не крадясь, не касаясь почти,
изо ртов чьих
выбивается пар и сухие усмешки,
а внутри, за зубами колотится, как сумасшедший в рубашке,
слово любви.
Два угла посмотреть на такое
зимнее, что не разжечь,
и в домах, повторенных безвидной рекою,
собираются лечь.
Дети музейного времени
Вязкий дождик, медицинский спирт.
Улови, как пьяно и картинно,
клён, переболевший скарлатиной,
горлом забинтованным сипит.
Не оттаяв, кончилась зима,
а во мне, юродивом ребёнке,
барабанщик, спятивший с ума,
бьёт по барабанной перепонке.
С детства мне и, видимо, до ста —
недоступно, тускло, плохо слышно.
Чёрт-те чем живая пустота,
из которой я однажды вышла,
сеткой разрасталась за спиной,
и, подобно городской голубке,
доносился тихий позывной,
ворковавший в водосточной трубке.
Мы знали — смерти нет
АВГУСТ
Покой и воля августовской лени.
В шиповнике шмель заправляет баки
и нехотя взлетает, параллельно
земле и небу, сладок и тяжел,
а паучок с обеда до забора
бежит по кругу в поисках Итаки,
и вдруг замрет на краешке узора,
забыв про незаконченный стежок.
Без счету яблок раскидает август
под старыми кривыми деревами,
и, притаившись, как стоглазый Аргус,
они за нами неусыпно бдят.
А там неуловимый миг распада
придет, увы, на смену созреванью…
Все это — диалектика, ребята,
лежащая в основе бытия.
Но садик наш лежит в координатах,
неподконтрольных власти диамата,
в рябине — гнезда ангелов пернатых,
и урожай четырежды в году,
а острый запах золотистых досок
прочнее знаменитых ароматов,
и яблоки — со вкусом кальвадоса,
и виноград — хрустящий, на меду.
Приветливые лица насекомых
просвечивают в сумерках туманных,
и, будто бы на северных иконах,
покой. Такой вот мой макет.
А смерть? Ну, смерти нет, конечно.
В обнимку молодые папа с мамой
смеются и едят себе черешню,
а может, вишню, сидя в гамаке.
Ух, сколько яблок! Что нам делать с ними?
Мы знаем цену и греху, и счастью,
искушены и в схиме, и в экстриме,
все эти мифы — в сущности, отстой.
Давай-ка, милый друг, с тобой напьемся,
свободные от боли и от страсти,
ну чем не рай? Ты, я, дитя и песик.
Все гуще август. Как смола, густой.
И становится время седым, и летит сквозь меня...
* * *
Отдохнуть от всего. Но сначала
от себя самого отдохнуть,
чтоб полночная птица клевала
мое сердце, усевшись на грудь.
Птица, птица, мне больно и сладко,
несмотря на скулеж и нытье,
склюй, пожалуйста, все без остатка
бестолковое сердце мое.
Чтобы дул сквозь отверстие это,
сквозь отверстие это в груди
страшный ветер со скоростью света,
жизнь текла и хлестали дожди.
